Елена Яковлева

"Старый дом", Центр драматургии и режиссуры, Москва

С Владимиром Панковым вы уже не первый раз сотрудничаете. Расскажите, чем он оказался вам так близок как режиссёр?

Вы знаете, когда чего-то ты не понимаешь (я имею в виду себя), не понимаешь, как это делается, почему я до этого не додумалась… Мне казалось, что я старше, опытнее, а таких вещей элементарных не видела. Интересно, откуда у молодого человека, молодого режиссёра берутся такие идеи и амбиции для того, чтобы на маленькой сцене с безумным количеством артистов замутить… Я не знаю, хорошее это слово или плохое, но в данном случае, мне кажется, хорошее. (Смеётся). Замутить вот такую вот массовую постановку, чтобы одно действие переходило в другое, чтобы держалось внимание, чтобы и артистам было интересно на сцене работать, и, я надеюсь, зрителям в зрительном зале было интересно смотреть. Поскольку я не понимаю до сих пор, откуда у него это берётся, то, наверное, поэтому мне и интересно.

Именно в «Старый дом» вы как попали? Панков с самого начала позвал вас?

Да. Я сказала, что прочитала пьесу и мне там играть нечего. Он ответил, что «спорим, что есть». (Смеётся). И оказалось, что да, действительно, тут я проиграла. У него какое-то абсолютно другое видение. Я себя не увидела ни в одной из ролей. Может быть в одной маленькой, может в другой маленькой, но не вот ТАК.

А о чём пьеса для вас в первую очередь?

О чувствах. О любви. О понимании. Об умении быть или не быть мудрой в той или иной ситуации. Как-то витиевато вышло, но мне кажется, что это очень точно.

К своей героине вы как относитесь? Она вам близка в чём-то?

Понимаете, я уже довольно-таки долгое время живу с ней, поэтому мне кажется, что мы уже сблизились. Поэтому сейчас возвращаться назад и что-то вспоминать сложно очень. Теперь да.

За время жизни спектакля он как-то изменился?

У меня там очень много сцен, когда я просто сижу и молча смотрю на своих товарищей играющих, Присутствую как зритель или человек, который вспоминает, как это было. Поэтому мне кажется, что да. Он меняется и в лучшую сторону. Самое замечательное для спектакля – это когда он не стоит на месте и буксует. Здесь я вижу, что всем хочется всё лучше и лучше сыграть, всё более интересно. И поэтому, наверное, он будет жить долго. И это хорошо. 

Может, вы знаете, как появилась идея, что именно ваша с Андреем Заводюком пара будет третья?

Это у Владимира Николаевича надо спрашивать, что у него такое родилось. Наверное, это какая-то идея, что каждая девочка и каждый мальчик когда-нибудь станут девушкой и юношей, потом старше, старше и в конце концов – дедушкой и бабушкой. Но в любом возрасте ты как человек можешь испытывать те же самые чувства, которые испытывал в юности. И не теряется надежда, что эти же чувства ты можешь испытать и в более зрелом возрасте. 

Вообще в этих сценах вы Юлия Николаевна или это какой-то третий персонаж?

И то, и другое. 

То есть, всё-таки идёт какое-то раздвоение?

Да, раздвоение личности присутствует. (Смеётся). Я по этому поводу, в общем-то, и говорила Владимиру Николаевичу, что я не до конца что-то во время репетиции понимала. По той простой причине, что некоторые моменты мне было несколько сложно понять, пока не наступил тот фантастический момент, когда мне вдруг стало казаться, что я на своём месте. Были сомнения по поводу молоденького мальчика… В том смысле, что как он может влюбиться? Физически, конечно же, нет, никаких физических взаимодействий между нами не может быть. А вот какое-то духовное слияние вполне может быть. И когда я наконец это осознала, то перестала себя чувствовать чуть-чуть не по возрасту и мне стало хорошо и спокойно.

А как вообще вы над этим спектаклем работали? Там какая-то структура изначально была продумана или это путём подбора этюдов делалось?

Можно, пожалуйста, импровизировать, можно идти этюдным способом – кто как любит, кто как умеет. У артистов возможность фантазировать существует, но всё равно есть какое-то режиссёрское понятие, в которое нужно войти. 

В чём специфика работы на такой сцене? С одной стороны, камерный формат, с другой стороны, очень вытянутый зал.  

Вот при камерном формате кажется, что нужно что-то тихое, что-то сокровенное, негромкое, малонаселённое. А вот когда зрители видят такое безумное количество громких людей на подмостках – это, наверное, тоже интересно. Мне бы хотелось как-то раздвоиться и поприсутствовать в зрительном зале, чтобы понять, что такое. 

Там даже самому зрителю хочется раздвоиться, потому что понятно, что с разных сторон зала – разный спектакль.

Получается, что да. В принципе, сколько я ни слушала отзывов – люди подходили и говорили: «Я сначала смотрела слева, а потом я смотрела справа. Вы знаете, мне справа больше понравилось, чем слева». (Смеётся). Я говорю: «Ну, осталось ещё посерединке третий раз посмотреть».

В «Старом доме» пьеса немного видоизменялась в процессе. Шахматные разбивки, ещё что-то было.

Это, наверное, наша жизнь. Шахматная доска есть, ты можешь сходить так, можешь сходить иначе. У нас всегда есть момент выбора в жизни. Но мы иногда не соображаем, что нам надо остановиться, подумать и принять решение, а потом сделать шаг. В основном (я имею в виду себя, в первую очередь) идёшь по инерции, туда, куда тебя в первую очередь зовут. А вот остановиться, подумать… 

Получается, что «Старый дом» это  какой-то бесконечный момент выбора.

Да. А если так? А если вот так? А могло бы быть всё иначе. 

Атмосфера коммуналки, отношений очень хорошо у Казанцева передана. Что-то такое приятное, забытое, старое, какие-то воспоминания из детства. И поэтому в том, что получилось, есть какая-то очень хорошая ностальгическая нота, мне кажется. Как-то умудрялись уживаться и сосуществовать совершенно разные люди в большом длинном коридоре и на большой общей кухне. Сейчас не знаю, что бы было. 

А как вообще работалось на спектакле в такой разновозрастной труппе? У кого-то же есть опыт, у кого-то нет.

Я так понимаю, что для Владимира Николаевича нет какой-то разницы. Он что на нас, стариков, кричал, что на молодежь кричал – практически одинаково. (Смеётся). Поэтому какого-то разграничения, что, мол, ты позаслуженнее, поопытнее, не было по той простой причине, что он молодец, умудряется сделать вид, что мы все практически равные.

Мне кажется, для молодых это очень хороший опыт. Я не представляю, какое было бы счастье, если бы мне вот так дали в своё время попробовать поиграть в каком-нибудь театре с именитыми артистами. Думаю, что это должно им запомниться вне зависимости от того, как сложится их жизнь. Надеюсь, навсегда.

Вам, как зрителю, интересен театр современный? Вы ходите куда-нибудь?

Хожу, смотрю, конечно. Вообще, конечно, занятость приличная и поэтому редко получается, дай бог, раз в два месяца. Раньше я была хорошей театралкой, в неделю могла посмотреть 2-3 спектакля. А сейчас всё труднее и труднее вырываться. Ну и, в общем-то, если услышишь от хороших своих знакомых, вкусы к театру с которыми у нас похожи, вот тогда бежишь. А так иногда идёшь и, честно говоря, разочаровываешься. Поэтому я удовольствием ловлю всевозможные рассказы о каких-то постановках, прислушиваюсь, к тому, что происходит. 

А что, к примеру, впечатлило?

Не могу сказать, что впечатлило до такой степени. Почему-то кажется, что всё уже знакомо, что это где-то было.

Чем дольше живёшь…

Наверное. (Смеётся).

Нам преподаватели часто говорят, что из-за этого уже не могут ходить в театр.

Получается, что все говорят: «Ой, это так интересно, это так здорово, так всё по-новому». А ты приходишь и думаешь: «Наверное, новое – это хорошо забытое старое». Сидишь в кресле и размышляешь, как же ты давно живёшь, есть ты всё это уже видел. И иногда получается, что видел в более талантливом исполнении. Потому что всё-таки тогда, когда я была жгучей театралкой, на сцене практически в каждой труппе были фантастические актёры, на которых можно было идти на любой спектакль, ты получал удовольствие если не от постановки и пьесы, то просто от игры артиста. А сейчас, к сожалению, этого становится всё меньше и меньше. Какой-то парадокс – прогресс идёт в оформлении, поднимается/опускается сцена, всевозможные передвижения стен, голография, экраны, где можно увидеть театрального артиста крупным планом, сидя даже на галёрке. Но голос в микрофон. И как-то думаешь: «Ну я бы могла тебя и по телевизору посмотреть. Не надо было идти в театр». В голосе, когда актёр говорит без микрофона, безумное количество нюансов, если это хороший артист. И даже если плохо видно, ты можешь с помощью интонаций, с помощью голоса что-то важное узнать про героя на сцене. А сейчас, в связи с тем, что практически все с микрофонами работают, получается иногда просто радиотеатр.

По-моему, в саундраме микрофоны тоже много используются…Много, да. Но на то она и саундрама, а не просто драматический театр. Тут уже само название несёт в себе заложенность такого фактора как микрофон. И артисты почти все в театре у Владимира Николаевича поют. Я приглашённая, поэтому имею право не петь. (Смеётся).