Сначала мне от него позвонили. Больше всего я испугалась, что надо будет петь. А я не поющий профессионально человек. Я всем это говорю, но никто не верит. Мне это напоминает ситуацию, когда я по физике пятёрку приносила, а моя мама говорила: «Как тебе удалось их обмануть?».

Не может быть, вы же прекрасно поёте…

Нет, нет, нет. Это стоило огромного труда каждый раз. Я человек, не поющий в смысле – услышал, взял ноты, спел. Мне это всегда стоило огромного труда. Но иллюзия эта неистребима. Все считают, что я кокетничаю.

Потом мне позвонил уже Евгений Александрович, прислал пьесу. Я посмотрела видео всех вариантов спектаклей, поняла, что очень интересная тема. Конечно, я благодарна, что он меня не послушался.

По вашей просьбе убрали несколько арий?

Нет, Евгений Александрович тоже меня успокоил тем, что там всего одна ария вместо трёх. Потому что когда я посмотрела варианты спектакля с этими ариями, я сказала: «Нет, ребята, это абсолютно нереально для меня. Я пою как актриса. Но это же законы мюзикла, тут нужен голос».

Счастье под названием «Солянка, дом восемь»

Итак, вы согласились…

И тут началось счастье, которое называется «Солянка, дом восемь» [репетиционный зал Театра Наций – прим. ред.]. Это был труд, с одной стороны. С другой стороны, это были люди, которые из меня что-то делали. Со мной работала Эльмира Диваева [педагог по вокалу – прим. ред.], которая сама по себе фантастически поющий, прекрасный организм. И она ещё умеет научить петь. Всё началось с вокала. Так и должно быть в серьёзном музыкальном спектакле. Потом были разборы сцен с Евгением Александровичем. А до этого просто вокал, вокал и немецкий язык.

Был преподаватель по немецкому языку?

Да, чудесная Елизавета Савченко. Она потрясающе работала, с каждым звуком. А я так не люблю дилетантство, болезненно к этому отношусь. И поэтому я была счастлива, что всё так вышло. И потом появилась Виктория Севрюкова [художник по костюмам – прим. ред.]. Для меня всегда костюм был очень важен. Как у Михаила Чехова: если ты нашёл правильные ботинки, ты нашёл образ.

Вы не работали с Викторией раньше?

Нет. Но я влюблена в неё после интервью об истории белья. Конечно, я тоже была причастна к этой истории, помню, каким было наше бельё в 60-70-е годы. Какой это был ужас и кошмар. Она это всё превратила в знаки времени. И история с заключёнными – тоже через бельё грандиозные, страшные вещи. Она, конечно, талант. Во-первых, у неё тончайший вкус. Во-вторых, вот мне нужен кармашек – делаем кармашек, даже незапланированный. Или мне где-то костюм не идёт, есть недостаток фигуры. Севрюкова никогда ничего не скажет, всё продумает и рассчитает так, что недостаток никто никогда не заметит. Это чудо!

Молодые артисты в «Кабаре», или почему Николай Караченцов отбрасывал микрофон в «Юноне и Авось»

В «Кабаре» вашим партнёром снова стал Александр Сирин.

У меня чудные партнёры во всех составах. И, конечно, мой замечательный Саша Сирин, с которым мы уже в чётвертый раз вместе работаем. Мы начали с «В списках не значился», он вместо Абдулова ввёлся, потом были «Встречи на Сретенке», в «Поминальной молитве» тоже семейная пара. И вот круг завершился. Я очень люблю Сашу. По-человечески восхищаюсь им и считаю, что это великий, грандиозный актёр.

А как вам работалось с молодыми артистами?

Потрясающие молодые ребята, которые поют, танцуют! Другой зал, куда я с завистью заглядывала. Умные люди мне рассказывали, что в цирке в сложном трюке обязательно должен быть момент, когда человек якобы оступился и чуть не сорвался. И тогда публика понимает, что это опасно. В театре это сделать трудно. Хотя Марк Захаров в своё время очень любил, чтобы, когда мы работали с микрофонными шнурами, вдруг микрофон отключался. И тогда Караченцов выкидывал этот микрофон за кулисы, брал другой и пел. И все понимали – это не фонограмма, они реально поют! Здесь я просто скажу, что в «Кабаре» молодые артисты, конечно, все гениальные. Ведь и роли играют, и танцуют. А танцы очень сложные.

Что меня ещё порадовало: нет кальки. Это абсолютно независимое произведение. Знаете, мюзикл обычно делается по шаблону, иногда даже до стрижки героини. Здесь – самостоятельное произведение. Евгений Витальевич Миронов [художественный руководитель Театра Наций – прим. ред.] часто посещал репетиции. Он, как и Евгений Александрович Писарев, настаивал, что драматические сцены должны быть драматическими. Это же спектакль всё равно! Мы были счастливы, что это так.

Хрустальная ночь, мечта и ваза

В одной из своих последних сцен в разговоре с Клиффом и Салли ваша героиня, фрау Шнайдер, произносит фразу: «Мне очень жаль расставаться с такой прекрасной вазой». Мы, зрители, ждём, что она скажет: «Мне очень жаль расставаться с герром Шульцем». Она говорит о вазе. Почему так?

Это на самом деле очень тонко, талантливо. Конечно, хорошо, что не все всё понимают, потому что есть знаки, которые можем понять только мы. Почему хрустальная ваза?

Может легко разбиться?

Нет. Хрустальная ночь. Хрустальная ночь, когда было избиение евреев. Понимаете, она должна вернуть этот хрусталь. Она уходит от этого. Это такой поэтический образ.

Конечно, она же не знала о хрустальной ночи.

Это во-первых. А во-вторых, «мне жаль расставаться с хрустальной вазой»… Хрустальная ваза – это как хрустальная мечта. Мечта о том, что ещё можно было стать не одинокой, можно было быть счастливой. Можно было ещё встретить свою старость рядом с нежным человеком. И она с этим расстаётся. Понимаете, фрау Шнайдер совсем не мечтала о любви. Более того, она от неё отказывалась, она сопротивлялась собственным чувствам и ухаживаниям герра Шульца. И поэтому, когда произошел такой выбор, что поменялось в её жизни? Была одинока, осталась.

Может быть, что-то всё-таки поменялось?

Да, конечно! Но это её логика: не жили хорошо, нечего и начинать. Это максимализм. Когда мы думаем, что человек может выбрать только белое или чёрное. А на самом деле выбор, во-первых, очень сложная вещь, а во-вторых, он иногда диктуется обстоятельствами. Она выживает в одиночку. Одиночество для неё нормально. Встретить любовь и быть счастливой – вот это ненормально.

Об атмосфере Театра Наций

У вас сейчас ещё одна работа в Театре Наций – в спектакле «Канарейка».

Да! Я очень полюбила пространство Театра Наций. Понимаете, это не репертуарный театр, там нет своей труппы, хотя звёзды повторяются. Но при этом он очень высокого класса. Это антреприза, о которой мы когда-то все мечтали. Мечтали о том, чтобы мы не держались за репертуар, а могли бы раз и поехать в, например, Кинешму, сыграть там «Бесприданницу». Я считаю, что Евгений Витальевич создал это атмосферное пространство.

Я благодарна судьбе за эту встречу, за эту работу. Я человек очень трезвый и не разделяю стремление артистов в возрасте всё время работать. Мне нравится выражение Григоровича: «Как долго может танцевать балерина? Танцевать она может долго – смотреть на это нельзя». Хочется участвовать в чём-то хорошем, но не мучить зрителей главной ролью, чтобы они два часа терпели мои старческие переживания. А вот эта тема – подарок.

Зрители совсем не терпят, все в восторге. Даже побольше бы вас на сцене!

Это хорошее чувство. Я стараюсь его всегда поддерживать. Мне говорили: «Как жалко, что вы из «Юноны» ушли! Ой, как жалко, вы же ещё могли там играть, почему вы не играете?». А я себе говорю: «Всё правильно сделала!».