Расскажите, пожалуйста, о том, как всё начиналось: как вы получили предложение от Владислава Наставшева и почему решили согласиться на роль в спектакле «Спасти орхидею»?
Предложение мне поступило от Гоголь-центра, а точнее, от Анны Шалашовой. Она спросила, готова ли я принять участие в новом спектакле Влада Наставшева, свободна ли я. Репетиции начинались в январе 2019-го, а выпуск планировался в марте. Я заинтересовалась и посмотрела сначала спектакли Влада в Гоголь-центре, и потом мы с ним уже лично познакомились. Встреча произвела на меня очень приятное впечатление, и поразило внешнее сходство Влада с композитором Дмитрием Шостаковичем. Однако ясности в том, что за пьесу мы будем репетировать, мне тогда не прибавилось. У Влада в Риге было выпущено на тот момент два спектакля с теми же главными героями: один спектакль – про сына и мать, а другой – про сына и бабушку. Кирилл Серебренников предложил ему перенести историю на сцену Гоголь-центра, объединив два спектакля в один и сильно сократив – до полутора часов. В первый же репетиционный день Влад принёс большую пачку текстов и сказал: «Вот то, что мы играли. Но я не хочу ставить то же самое. Я это уже пережил, это было придумано в определённый исторический период – для русских в Латвии (сквозная тема спектакля – русские в Латвии). Я хочу ставить новый спектакль на этом же материале: будем придумывать новое и выбирать что-то из старого». Я познакомилась с партнёрами, замечательными актёрами – Машей Селезнёвой, Филиппом Авдеевым, Риналем Мухаметовым и Одином Байроном.
Как вам работалось с командой Гоголь-центра? Каким был репетиционный процесс?
Я сразу поняла, что идея пригласить меня шла от Кирилла Серебренникова. Потому что Влад меня как актрису, по-моему, не знал. Его мама знала, я бы так сказала, что выяснилось в процессе репетиций.
Это своего рода спектакль-«селфи». Главный герой – это Влад, а его мама, Вера – его мама реальная. И зовут героев так же.
Репетиции были совсем не похожи на то, как всё обычно в театре происходит. Несмотря на то, что у нас были материалы предыдущих спектаклей, текст мамы –свежий текст. Это вербатим, записанный за реальной мамой со всеми особенностями её речи, формулировками. Иногда во время репетиций Влад набирал её номер (мама живёт в Риге), выводил на громкую связь, и наша замечательная помреж Катя [Екатерина Костюкова] всё записывала, распечатывала нам тексты. Мы их читали, что-то отсеивали, что-то оставляли… Когда пьеса формируется во время репетиций – это любопытный опыт.
Не могу сказать, что это впервые в моей жизни. Я играла у режиссёра Андрея Жолдака два спектакля. В первом – «Кармен. Исход» с Машей Мироновой в главной роли – была такая же история: тема Кармен, но не оригинал, а интерпретация этой темы, проекция на сегодняшний день, по-своему, с добавлением живых текстов. Во втором спектакле – «Москва. Психо» – тема Медеи, которую я играла. Туда включались тексты и Еврипида, и Жана Ануя, но весь современный текст – живой, наш, сочинённый во время репетиций. В этом смысле я уже прошла определённую школу.
Необычно, что Влад не только внешне похож на Дмитрия Шостаковича, но и сам человек очень музыкальный. Он даёт концерты как пианист, музыкант, вокалист. У него очень интересная манера исполнения, минорная. В основу он часто берёт русскую поэзию Серебряного века. Во время репетиций у него есть живая музыка – прекрасно играющие актёры-музыканты, Дмитрий Жук и Андрей Поляков. Все репетиционные дни параллельно с обсуждением сцен и читкой текстов Влад подбирал музыку. Видимо, она его вдохновляет. И сам он подбегал к инструменту, делал перерывы, сидел за клавишами… Это достаточно необычно, потому что всё происходит на живую нитку. Но так как все ребята, которые заняты в спектакле – кроме меня – знают Влада и работали с ним в других спектаклях, «Форель разбивает лёд» и «Митина любовь», – для них это было ожидаемо, а для меня впервые.
С Одином Байроном мы говорили об актёрском отстранении. Если он играет одновременно будто бы Влада и не-Влада Наставшева, то у вас появляется ещё и третье измерение – вы говорите о себе, как об артистке Елене Кореневой, в третьем лице. Какие у вас ощущения, что вы играете?
Ещё до репетиций я дала Владу ссылку на свою книгу «Идиотка». И читать её, как я поняла, начала его мама, а не Влад. Мама читала и комментировала. Мы с ним обсуждали разные идеи, обменивались письмами по поводу персонажа. Его мама очень яркая сама по себе, об этом все говорили, кто её знал и с ней встречался. Я с ней познакомилась только после премьеры. Влад так, конечно, не формулировал – «играйте мою маму», но в процессе репетиций я понимала, что образ мамы так силён внутри него, что ему трудно дистанцироваться.
По поводу появления в тексте пьесы Елены Кореневой. Влад написал мне в письме, что мама пересказывает ему мою книгу, и он подумал вставить это в текст. Мне идея очень понравилась, это действительно смешно, на мой взгляд. Не было никакого смущения, стеснения, страха. Потому что я понимаю: это условный приём. При том, что зритель понимает, что я и есть та Коренева, что они знают актрису Кореневу. Когда что-то нравится в твоём тексте, в твоём персонаже, то это легко оправдать.
Я сама старалась дистанцироваться от реальной мамы Влада, которая постоянно присутствовала в его разговорах, он всё время на неё ссылался. Я дистанцировалась, потому что мне это мешало. Я понимала, что я должна создать образ по законам написанного произведения. Есть данность: мать и сын. Конечно, Влад берёт биографические моменты, но зритель не знает его маму, я не знаю его маму – нужно создать образ. Тем более что мой темперамент, характер, физические данные – другие. Я с этим боролась внутри себя – чтобы слышать задачу, искать образ, выбирать тексты, но не имитировать или пародировать. Я не играла реальную маму Влада и, более того, старалась делать всё, чтобы оставить себе пространство, найти собственные проявления, оправдать текст своими средствами.
Влад как-то со смешком сказал: «Что такое? Один не хочет играть меня. Лена, вы говорите, что не хотите лишний раз послушать, как разговаривает моя мама», – с юмором на это отреагировал. Влад очень открытый к советам, к поискам человек. Ему нужна команда. Он сомневается, радуется, приносит идеи, обсуждает со всеми, принимает критику.
Вера – реальная мама Влада – кладезь для создания художественных текстов. Человек она очень страстный, темпераментный, со своим стержнем и оригинальным восприятием всего. У них очень тесная связь сына и матери. И, конечно, это требовало от меня определённого этического отношения. Потому что для Влада этот спектакль и тема очень личные. В том и сложность. С одной стороны, хочется где-то пошутить, добавить гротеска, но были этические рамки, которые я боялась переступить. Сейчас я с этим справилась – диапазон проявлений моей героини определился.
Мы сыграли за год десятьспектаклей, это не так уж много, должна сказать.В силу того, что в Гоголь-центре такое количество премьер и всего две сцены, нет возможности часто занимать большую сцену. Не говоря о том, что монтаж декораций – довольно сложная многочасовая работа. Декорация очень специфическая, оригинальная – каток. Очень любопытный ход с героем Одина, который катается на коньках. Я на коньках не катаюсь, поэтому меня на них не поставили. Хотя было бы смешно: голландцы такие, голландская живопись.
С одной стороны, спектакль очень привязан ко времени: мы видим детство и взросление героя в советской действительности, звучит советская музыка, пусть и в современной аранжировке. Один Байрон говорил, что для него это совершенно не близкое пространство. Но в то же время звучащие темы – вневременные. Как вы ощущаете время внутри спектакля?
Поскольку я жила, росла, ходила в школу, ездила в пионерские лагеря в СССР, мне, в отличие от Одина, в первую очередь, всё знакомо и понятно. Хотя у меня не было такой узнаваемой бабушки из народа, которая бы рассказывала про войну, у меня столичная московская семья и так далее. Единственное, с чем мне было сложно, – тема русских в Латвии и 90-е годы, «когда всё рухнуло». Я понимаю это умом, но не чувствую сердцем до такой степени, как мама Влада, для которой это боль. Но мне нравится минорная сторона спектакля. Эта меланхолия очень сильна и у Влада в музыке. Мне это импонирует, я в этом с ним едина.
Что такое лично для вас – орхидея?
Мы долго придумывали название, потому что было условие уложиться в одно или два слова, не длиннее. Все набрасывали варианты, Влад их отправлял, ему присылали в ответ «нет» – забраковывали всё. Я так намекну: в названии я приняла некоторое участие… И его утвердили.
Орхидея – это особенный цветок. Моя героиня говорит, что орхидеи очень и очень капризные, за ними нужен особый уход, с ними нужно говорить ласково. Цветы это чувствуют. Нужно льдом корни обложить, чтобы стресс их пробудил. Это рафинированные растения – особые и по красоте, и по капризности, и по нежности.
Для меня орхидея – всё-таки не только герой-художник. Да, помимо истории поколений, семьи в спектакле звучит тема художника и творчества. Что такое творчество, что такое мучение художника, откуда оно появляется и какие жертвы приносит… Из какого сора растут стихи, как сказал поэт. Интересно, что выбран период, когда он ищет вдохновение, тему – период безыдейности, бесплодности. Это тоже часть творчества. Может, более значимая часть, чем когда уже полилось… как из рога изобилия. Герой мучается оттого, что не может найти в себе этот поток, не может его вызвать, ощутить. И только в финале он расцветает. Он орхидея, хрупкое экзотическое растение. Но орхидея и мать, и взаимоотношения с матерью, с бабушкой. И даже Собака у нас – редкий и хрупкий цветок.
Каждый человек в каком-то смысле – орхидея. Его душа – это орхидея. Она спрятана глубоко.