О правдивой драматургии и увлечённой творческой команде
Пьеса Светланы Баженовой «Это я тебе ухо откусила, или Делай всё, что хочешь, пока я тебя люблю» написана совсем недавно, но её поставили уже на нескольких сценах: в Саратове, Прокопьевске, Кирове. В чём, на ваш взгляд, популярность и актуальность этого материала и почему вы решили за него взяться?
Георгий Цнобиладзе, который был главным режиссёром саратовского ТЮЗа, пригласил меня на постановку и дал карт-бланш: предложил выбрать любой материал. Мы только знали, что хорошо бы это была большая сцена. Когда обнаружила эту пьесу, меня прямо обожгло. Сразу написала: «Я нашла, мы будем делать это».
Эта пьеса очень живая и цельная. Сейчас много пишут для подростков, в том числе на важные, болезненные, актуальные темы, но Светлана ещё и мастер. Её драматургия качественная, зрелая и при этом правдивая, узнаваемая: и ситуации, и герои, и язык персонажей. К примеру, я росла не в маленьком провинциальном городе, но у меня был такой же физрук, ну или почти такой. В пьесе, конечно, много личного, исповедального. Светлана ловит и воплощает в слове обожжённость подростка: то, как он ходит по краю и живёт на грани, больше всего хочет быть любимым, и понятым, и нужным.
Не думаю, что театр должен чему-то учить молодёжь, кроме того, что жизнь сложна и ты принимаешь решения, несёшь ответственность за свой выбор. Важно рассказывать правду со сцены: о том, что мы знаем, как тебе бывает, но это пройдёт. Мы не знаем, как сделать лучше, чтобы тебе не было так больно, но мы с тобой. Пьеса как раз даёт возможность для такого разговора. Наша героиня в конце встречает настоящую любовь среди «обычных людей». Я взяла на эту роль монтировщика, он не артист. В театре было непонимание: зачем вам Вася? А я говорила: «Мне принципиален Вася, потому что девочка играет-играет-играет на пределе, а потом, когда перестаёт играть, вдруг оказывается, что простой парень, который всё это время ходил мимо, и есть её настоящая любовь и опора».
А как выбрали Ирину Протасову на главную роль?
Саратовский ТЮЗ для меня родной театр, я поставила в нём свой первый спектакль на профессиональной сцене и с профессиональными актёрами. У меня там шесть постановок, поэтому я знаю труппу. С Ириной мы хорошо знакомы с самого её прихода в театр — в частности, я знала, что она учится играть на барабанах. Когда прочла пьесу, у меня перед глазами возникла Ира, которая лупасит по барабанам, и это абсолютный символ отчаянного подросткового крика о помощи. Естественно, я сначала посоветовалась с театром и с артистами, и самое главное — с музыкальным руководителем Юлией Колченской. Она постоянный мой соратник и подруга, если бы её не было, то и спектакля бы не было, конечно. Я спросила: «Как думаешь, справимся? Ты сможешь их дотянуть и сделать рок-группу?» Мне хотелось сделать такой рок-концерт на крыше. Юля сказала да, и всё сошлось.
Остальные актёры умели играть на музыкальных инструментах?
Паша Лазарев играет на электрогитаре, Оля Самохина — на клавишных, Вика Самохина профессиональный вокалист. А вот Вера и Артём Яксановы с нуля освоили бас-гитару и клавиши. Мы начали репетировать в сентябре, а выпустили спектакль в апреле. Понятно, что за такой короткий срок сложно овладеть инструментом, но желание ребят участвовать было настолько сильным, что они сами стали учиться, регулярно занимались. В итоге все так увлеклись, что продолжают собираться до сих пор, назвали свой ансамбль Zombie band. Если бы не было такой отдачи со стороны артистов, тоже, наверное, спектакля бы не случилось.
Это ещё и роль музыкального руководителя, который хорошо знал труппу и смог завоевать доверие артистов.
Да, актёры очень доверяли Юле [Колченской], потому что это не первая наша совместная работа: мы делали «Нашу Золушку», «Соломенных ребятишек», “Animal lounge” [«Animal Lounge, или Умеют ли животные лгать» — прим. ред.]. Юля — полноценный соавтор, со-режиссёр спектакля. Она приехала в Саратов и прожила там несколько месяцев с артистами бок о бок. Писала музыку, писала темы, репетировала и играла. На репетициях я присутствовала онлайн, так как к тому времени уже не была в России, а Юля, как выпускающий режиссёр, была на месте. Это и её спектакль, её боль, у неё тоже очень много совпадений с текстом — мы об этом говорили. И она как раз из провинциального города.
А с драматургом, Светланой Баженовой, была возможность обсудить спектакль?
Это было настоящее сотрудничество. Сначала мы переписывались, когда я только выбрала пьесу. Я задавала ей какие-то вопросы. Позже Света была на нескольких репетициях, и возник ещё один момент. У главной героини есть микрофон, через который она говорит с миром, и в нём как бы заключён её внутренний голос. В какой-то момент девушка сильно увлекается взрослым человеком, который заменяет ей маму, и уступает ему свой микрофон. Нам здесь не хватало текста, и Света прямо для нас дописала монолог.
После репетиций мы со Светой тоже разговаривали. Иногда я меняла принципиальные вещи, потому что она говорила: «Погоди, здесь не так!». Я полностью ей доверяю, у меня не было режиссёрских амбиций вроде «я прочла пьесу так, значит, будет так». Всё было как-то очень по любви. Я благодарна и Свете, и Гоше [Цнобиладзе], что они бережно, деликатно, с доверием ко мне участвовали в процессе. А иначе я бы и не смогла онлайн выпустить спектакль. Онлайн нельзя выпускать спектакли никогда! Это абсурд.
О том, как складывается совместная работа
Вы не в первый раз ставите спектакли по современной драматургии. Часто удаётся побыть в сотворчестве с автором?
Со Светой Баженовой — это второй случай. Ещё мы работали с Ярославой Пулинович, но не так плотно, а до этого был потрясающий опыт с Асей Волошиной, который многому меня научил и много дал. С Асей вместе делали спектакль «Анна Франк» в самарском ТЮЗе («СамАрте»). Та самая пьеса, которая сейчас много ставится, родилась как раз тогда. Мы с самого начала приехали в «СамАрт» вместе, и у нас был предварительный вариант пьесы. Во время репетиций случился эксперимент: мы с артистами и Асей заперлись в старом заброшенном театре, где нельзя было находиться. Там мы прожили недолго, не как герои истории, но были изолированы от мира на несколько дней и ночей. Мы репетировали — и у нас были «часы молчания», когда нельзя было двигаться, как и героям. Настоящая экспедиция. Ася всё время была с нами, что-то переписывала по ходу, а иногда актёры приносили такие классные этюды, что Ася меняла целые сцены. Это был крутой опыт совместной работы с драматургом, тем более что мы с Асей ещё и очень совпали. Мы до сих пор дружим, она драгоценный для меня человек.
От спектакля к спектаклю вы работаете с разными постановочными командами. Расскажите, как рождается идея пригласить того или иного человека.
У меня много прекрасных друзей-художников. В основном они петербуржцы, с ними легче встречаться лично: сидеть за столом, перебирать бумажки, тряпочки, эскизы. С художником ты работаешь «на ощупь», поэтому желательно встречаться. Когда это вторая постановка в театре, часто привозишь ту же команду, которая делала в первый раз. А бывает, просто прислушиваешься к себе, к городу, к материалу. И становится ясно: вот здесь Фагиля Сельская должна делать костюмы, потому что нужно прекрасное безумие и полёт, а здесь хочется позвать Сашу Мохова и Машу Лукку, потому что Гоголь и Питер — это про них. Бывает ещё, что театр обозначает условия. Например, когда ставили в Казани, было важно, чтобы художники имели отношение к Татарстану. Тогда я предложила: «Вот Фагиля Сельская, она татарка, вас устраивает?» И театр согласился.
Мне всегда везло на встречи с людьми. Бывает, хочешь с кем-то поработать, а он не может, потому что всё расписано на два-три сезона вперёд, и тогда идёшь к другому дорогому другу. Если перечислять художников — это Анвар Гумаров, Саша Мохов, Маша Лукка, Коля Слободяник, Игорь Капитанов, Алексей Вотяков. С Алексеем, например, мы делали «Нашу Золушку» на большой сцене саратовского ТЮЗа. Там огромная сцена — ого-го какое полотно! Нужен был человек с опытом работы и на большой сцене в принципе, и в саратовском ТЮЗе в частности — и Алексей оказался таким человеком.
Очень страшно кого-то забыть из дорогих людей, потому что мне правда везёт на встречи. Но питерская команда, этот пул — золотые люди.
У вас самой довольно насыщенная профессиональная судьба: театроведческое, актёрское и режиссёрское образование, а ещё педагогический опыт. Это помогает при постановке спектаклей?
Да, конечно. Одно всегда подпитывает другое, но, когда ставишь спектакль, театроведа полезно немного «отставить в сторонку». Он полезен на этапе подготовки, когда весь культурный бэкграунд на плечах, а потом уже включается режиссёр. Это разные профессии, и они друг друга дополняют. И у меня такой характер: я не могу выбрать что-то одно, пересаживаюсь «со стула на стул», а что это даёт — не знаю. (Смеётся.) Просто такая моя особенность.
О театре, который близок
В своих интервью вы говорите, что не бывает детских спектаклей, а есть только семейные. Какого эффекта от семейного посещения спектакля вы ожидаете?
Не то чтобы я это придумала, это Зиновий Яковлевич Корогодский говорил: спектакль — совместное переживание. Если приходит полная семья — это чудо, но и большая редкость, потому что, как правило, один из родителей идёт «отбывать повинность» в театр, а второй либо отдыхает, либо занимается домашними делами. Бывает, что с детьми приходят бабушки, дедушки. И вот они сидят в театре — люди, родные друг другу, которые проводят вместе жизнь. Они смотрят историю, и для каждого возраста, каждого поколения и даже каждого темперамента в спектакле есть что-то своё. В театре семья переживает что-то глубокое, прекрасное, иногда не вполне формулируемое словами, а после спектакля может поговорить о чём-то, а ещё лучше помолчать об одном. Ребёнок же не анализирует, он впитывает впечатления всем собой. И впитывает не только то, что выливается на него со сцены, но и эмоции, ощущения, энергию родного человека, сидящего рядом. Минуты и секунды совместного переживания могут стать лекарством — хотелось бы в это верить.
Ещё театр всегда про эмпатию, и такого эффекта я жду от семейного спектакля — пробуждения эмпатии, по отношению друг к другу тоже. Может быть, люди, которые посмотрели хороший семейный спектакль, не смогут друг на друга накричать. Хотя бы в этот вечер. (Смеётся.) Не знаю, могу только надеяться. Я не настолько наивна, чтобы говорить, что театр может изменить мир или людей к лучшему. Это капля, зерно, но лучше, когда оно есть внутри, чем когда его нет. Зерно может прорасти. Капля может напитать.
Вы сейчас живёте во Франции. Если у вас уже была возможность оценить местную театральную жизнь, какое мнение у вас сложилось? Были бы там уместны спектакли о конфликтах поколений, подростковая тематика?
Я пока далека от французской театральной жизни, потому что живу в небольшой деревне, и у меня период эскапизма или дауншифтинга — не знаю, как это назвать. Сейчас другие задачи стоят: нужно выжить и душевно, и физически, научиться зарабатывать себе на хлеб. В общем, жизнь с нуля, и это очень трудно.
Даже «Мельница» Славы Полунина [«Жёлтая Мельница» — творческая лаборатория Славы Полунина; находится в 40 минутах езды от Парижа — прим. ред.] пока ещё далека от меня, но в регионе, где я живу, постоянно происходят крошечные спектакли. Как правило, это случается так: приходят один-два человека, таких «безумцев» в дредах и рванье, и говорят: «А вот у нас спектакль». Им в ответ: «Отлично, давайте». Они вешают объявления в телеграм-канал или расклеивают бумажки по ближайшим деревням, и в зале собираются такие же люди в дредах и вязаных балахонах, с кучей детей. Здесь нет деления на взрослый и детский театр. Я недавно видела моноспектакль: он был вполне взрослый по теме, но маленькие дети тоже сидели в зале и прекрасно смотрели. И я думала: как хорошо, что они это видят!
Здесь много уличного, бродячего, циркового бедного театра, который сейчас меня вдохновляет гораздо больше, чем спектакли на больших сценах. С тем миром я потеряла связь, сейчас для меня там нет смысла. А этот маленький, глаза-в-глаза, театр на коленке очень искренне и глубоко говорит о том, что вообще происходит с миром, куда мы катимся, почему так трудно жить, где найти надежду, в чём свет, как смеяться, когда очень грустно. Много таких спектаклей: в углу кухни на столе, в чемодане, на табуретке.
Я видела бродячий театр из Испании, который приезжает на грузовике, ставит настоящий шатёр — и к ним из всех соседних деревень валят люди, чтобы посмотреть историю о двух грустных клоунах, которые остались от когда-то счастливой труппы. Весь спектакль клоун пытается завести грузовик. Он делает всё это с кучей гэгов, придумок, вытаскивает зрителей из зала и импровизирует. И грузовик заводится в конце, и артист растягивает драную маленькую тряпочку с названием бывшего театра-цирка, и она висит, полощется на ветру, а я сижу и плачу оттого, что это случилось. И более того — тут как раз театровед мне в помощь — я вижу, что человек точно работал со Славой Полуниным или знает его, по крайней мере. А он испанец, и по-французски не очень… Я подхожу к нему после спектакля и говорю: «Слава?» Он сияет, расплывается в улыбке, кричит: «Слава!» и обнимает меня. Это код, который нас объединяет.
Вот такие темы и такой театр для меня имеют сейчас смысл. Потому что несмотря ни на что надежда всё-таки есть. Маленькое, пусть и драное знамя можно повесить, и тогда грузовик, может быть, заведётся.
Вы сами сейчас ставите спектакли?
Я делаю домашние спектакли для малышей, в основном 3–5 лет. Про то, что из зерна прорастает трава, и цветочек, несмотря на то, что земля твёрдая, всё равно находит себе путь. Про рыцарей, которые сражаются с драконом и побеждают. Такие маленькие истории я собираюсь возить в Швейцарию, в Берлин, Лондон, там меня ждут. Это только начало: «мой» театр существует в виде огромного количества коробок с лоскутками, проволокой, камешками и кучи идей. Идеи я успеваю записывать, а реализовывать пока трудно, потому что уходит много сил и времени на обустройство бытовой жизни. Но этот театр будет, я знаю. Ну, или не будет. Уже хорошо, что я о нём мечтаю, выпускаю в пространство.
И дети что-то запоминают.
Малыши буквально физически не запомнят, но да, можно остаться в их памяти. Опять же, как говорил Зиновий Яковлевич [Корогодский]: «Всё, что мы можем создать, — это впечатление». А впечатление может оказаться целительным, смягчающим. Можно остаться в памяти ребёнка цветным пятном, или жестом, или каким-то звуком. А может быть, в памяти останешься не ты, а ощущение тепла и чего-то хорошего. Уже немало! Когда-то я играла в спектакле «Аркадия» по пьесе Тома Стоппарда, и там у персонажа были такие слова: «Англичане и немцы до сих пор спорят, кто открыл дифференциальное исчисление — Ньютон или Лейбниц. Но важно не то, кто его открыл, а само по себе дифференциальное исчисление». Так и здесь: неважно, кто из нас что поставил. Важно, что в мир, в пространство, в день ребёнка вошло что-то хорошее. Это могу быть я, можете быть вы, а может быть Ира Протасова с её барабанами.