Страшно и смешно, смешно и страшно
Спектакль начинается с интерактивной экскурсии по замку. Какая самая забавная или неожиданная реакция была у юных зрителей?
Что-то одно сейчас не вспомню. Некоторые боятся привидений и не хотят идти, другие и задают кучу разных вопросов, пытаются спровоцировать. С актёрской точки зрения это, конечно, интересно: тебе надо максимально быстро выкрутиться из ситуации. Например, сегодня мальчик на спектакле спросил: «Как это под нашими ногами английская земля, если мы находимся в Москве, в России?»
Насколько сложно вести интерактивный спектакль?
Сложнее репетировать и придумывать. Ну вот как можно отрепетировать спектакль, в котором зрители являются участниками? Ты не можешь быть заранее уверен, как они отреагируют, поэтому приходится уже в процессе отлавливать моменты, где можно повернуть историю в нужном направлении. Со временем и опытом уже обозначаешь для себя канву из зрительских реакций, позволяющую в любом случае вырулить и повести их за собой.
Дети чаще верят или не верят в привидения?
Всегда по-разному. На каждом спектакле аудитория делится на тех, кто верит, и тех, кто не верит. Обычно те, кто помладше, во всё верят и всего боятся, а ребята постарше считают себя взрослыми людьми, скептиками. Как только они понимают, что на спектакле можно говорить, то сразу начинают себя проявлять, комментировать, их труднее заставить прислушаться.
Вы вызываете на сцене призрака. Нужно ли тому, кто вызывает привидения, хотя бы немного в них верить?
Конечно! Приходится верить, чтобы и дети тоже поверили.
Спектакль соединяет страшное и смешное, а что ближе вам?
Мне ближе синтез. То, чего мы боимся, как правило, смешно. Особенно если посмотреть с другой стороны, а наш спектакль как раз про это. Сплав смешного и страшного заметен даже в зрительской реакции. В спектакле есть момент, когда сверху падает дохлая летучая мышь. Сначала дети сильно пугаются, начинают визжать, а потом возникает пауза — и тут же все смеются. Мне ценно то, что эти две эмоции соединяются.
За кулисами замка Кентервиль
Как вы пришли к такой форме спектакля и откуда возникла идея присваивать юным зрителям роли, «назначая» куклу, которая воплощает ребёнка в замке?
У меня всё началось с того, что я путешествовал по Китаю, и возникла мысль сделать спектакль-экскурсию. Потом появилась и возможность, когда в Лаборатории фигуративного театра возник проект SOLO. После того как почти все участники лаборатории признались, что хотели бы сделать свой моноспектакль, Анна Иванова-Брашинская [арт-директор лаборатории — прим. ред.] и французский кукольник Филипп Родригез-Жорда предложили всем артистам нашего театра придумать свои проекты. По одному из условий нужно было взять за основу известное литературное произведение, желательно европейского автора. Я сразу вспомнил о «Кентервильском привидении»: во-первых, я очень люблю Оскара Уайльда, а во-вторых, я подумал, что сюжет легко соединить с задумкой — сделать экскурсию по Кентервильскому замку с привидениями. Потом возникла мысль, что замок и всё вокруг него будет представлено в виде макета, и нам надо как-то уменьшить зрителей, чтобы они попали в этот маленький мир. Около года мы разбирали спектакль только на уровне идей, а потом пришли к художнику Эмилю Капелюшу, всё ему рассказали — и он за пять минут на салфетке нарисовал нам круглый стол и пространство, похожее на цирковую арену. Визуальное решение очень хорошо сочеталось с идеей разделения: дети сидят внутри декорации, а взрослые снаружи могут только подглядывать. В этом смысл истории: только ребёнок, чистый сердцем, может иначе посмотреть на нашего призрака и понять, что в каждом человеке можно найти что-то хорошее, нужно только присмотреться.
Моноспектакль требует много сил. Насколько сложно оставаться со зрителями один на один?
Это непросто, но основная сложность для меня заключалась в том, что я одновременно и исполнитель, и постановщик. Трудно отстраниться и посмотреть на спектакль со стороны и в тоже время трудно перестать во время спектакля думать о том, как это выглядит. Как только актёр начинает думать как режиссёр, это сразу убивает в нём всё актёрское. Поэтому у меня была сумасшедшая, огромная команда друзей и соавторов: Анна Иванова-Брашинская, Эмиль Борисович Капелюш, художник по свету Юрий Галкин, Анатолий Гонье, который делал саунд-дизайн, и мои друзья артисты, приходившие каждый день на репетиции просто посмотреть со стороны или «походить за меня», чтобы я что-то понял как режиссёр при решении мизансцены. Это был интересный процесс, я вспоминаю его с большой радостью и благодарностью к людям, которые самоотверженно мне помогали.
У всех кукольных посетителей замка свой характер. Кто из них вам симпатичнее?
Я понемножку люблю всех, но больше всего мне нравится толстяк, который жуёт пирожок и не успевает за экскурсионной группой. У него самые точные комментарии.
Наш драматург, Наташа Слащёва, сочиняла пьесу на ходу. Она тоже присутствовала на репетициях, и я мог сказать ей: «Не знаю, как решить эту сцену». Тогда Наташа тут же брала ноутбук, что-то писала, и мы сразу это пробовали. Некоторых персонажей мы сразу выписали, а некоторых было сложно найти. Плюс ко всему Таня Стоя сделала очень ярких кукол, задав их характеры. Это была её идея, что герои — современные тинейджеры: кто с наушниками, кто с телефоном, у всех свои дела, и у каждого есть одна определённая функция, которую он всё время транслирует по отношению к событиям. У всех, за исключением Вирджинии.
Внимание, спойлеры!
Инсценировка Натальи Слащёвой сильно меняет знакомый по книге и фильмам сюжет. Вы нарочно так рискнули?
В этом и была идея спектакля: во-первых, перевёртыш, что экскурсовод и есть привидение, во-вторых, включение зрителей. Для нас было важно вовлечь их в игру. Им было бы сложнее сопереживать какой-то американской семье, поэтому мы сделали героями их самих — они те люди, которые попали в замок.
Оптика любви
У Уайльда убийство жены сэр Саймон объяснял тем, что она была дурна собой и не умела готовить, в спектакле же затрагивается тема нелюбви: два взрослых человека разлюбили друг друга. Откуда возникла такая серьёзная тема и насколько она важна для вас?
Нет смысла утаивать от детей сложные темы. Они всё равно всё видят и знают, поэтому лучше откровенно и искренне с ними разговаривать. Бывает так, что двое людей любят друг друга, а потом это проходит. Мне было важно показать это максимально просто, потому что все важные вещи в жизни случаются просто: любил-любил, а потом раз — и разлюбил. Убийство жены, совершённое призраком, не так уж и важно, как и то, произошло оно на самом деле или нет. Важнее чувство вины, которое испытывает призрак. Да и что такое смерть? Это пограничная история, как и убийство: человек переходит грань. Точно так же с театром кукол: кукла находится на границе. Когда неживое становится вдруг живым — это событие колоссального масштаба, происходящее у нас в голове. Всё это переплетается, и нам уже непонятно: пятно на полу — это кровь, вино или просто память о том, что было, а потом исчезло.
Для меня всегда было загадкой, почему Вирджиния не боится. Как вы думаете, откуда берётся такая смелость?
Дело не в смелости, у неё просто другой взгляд. Не случайно кукла Вирджинии у нас в очках. Она изначально смотрит на мир под другим углом. Она чуть более заинтересована, чуть более пытлива, чуть более дотошна. Ей важнее не обёртка, а то, что внутри.
Перед самым финалом кажется, что вы отменили счастливый конец. Возникало ли такое желание на самом деле? И если да, то почему конец всё-таки счастливый?
Я бы не сказал, что была задумка сделать грустный финал. Это, скорее, касается моего личного подключения и основного мотива, почему я занимаюсь театром. Когда в мире всё не так, как мне хочется, я могу хотя бы прийти в театр и сделать вид, что всё хорошо. В спектакле так же: дети уезжают и оставляют призрака, в которого так никто и не поверил, но потом он достаёт из кармана куклу Вирджинии и сам за неё говорит финальный текст. Это про то, что, даже если в этом мире невозможно чудо, я хочу попробовать сотворить его своими руками.