Действие спектакля «Турандот»
происходит на воде под мостом. Как пришла в голову эта идея?
Для меня было важным определить среду обитания героев пьесы. Карло Гоцци – автор, венецианец, из города на воде. А так как герои его фьябы – жители Китая, нужен был синтез востока и запада. Вот и получилась сказка древнего Китая, рассказанная под венецианским мостом. Вся пьеса пронизана загадками и тайнами, а тайны легко можно скрыть в тёмной воде.
В спектакле задействовано около
60-ти кукол, которыми управляют 16 артистов. Сложно ли было выстроить
взаимодействие между актерами и так точно проработать каждый образ?
С куклой вообще сложно, но это наша профессия – кукольник. Конечно, количество кукол я не считал, но пусть будет 60. Когда ты берешься за густонаселённую пьесу – ты отдаешь себе отчёт: да, нужно проработать каждый образ. Это важно и актёру, рождающему персонажа, и художнику, создающему куклу. Не менее важна задача создать единую картину бытия пьесы. Договориться с одним человеком всегда легче, но если удаётся создать ансамбль – слышащий, видящий, чувствующий – то всё сложное можно победить. Часто за одним персонажем стоят несколько актёров- кукольников.
К тому же, говоря об ансамбле, я подразумеваю не только артистов, но механиков сцены, реквизиторов, техников и т.д. Конечно, сложно поймать одну волну, но все честно работают, чтобы зрителю всё показалось легким и свободным.
Хочется добавить – жаль, что в номинацию «Художник по свету» не попадают театры кукол, и приоритет отдается большим формам. В театре кукол без художника по свету сейчас никак нельзя. Например, в нашем спектакле вода – это бытовые резинки, и, если бы наш художник по свету Владимир Курзанов не осветил их верно, они бы так и остались резинками.
Каждый год световая партитура спектаклей театров кукол становится всё интереснее и сложнее, сочетая самые древние и самые новые приёмы, обидно, что коллеги остаются в тени.
Почему были выбраны тростевые
куклы? Ведь сейчас огромное количество разных видов кукол.
Наша вода – это, своего рода, ширма. На ширме могут
работать два системы – петрушка и тростевая кукла. Предпочтение было отдано
тростевой. Мне она кажется более выразительной в жесте.
Эти куклы были сделаны Виктором Антоновым
из бамбука: ни он никогда такие не делал, ни я никогда не работал, может быть,
даже актеры никогда не брали в руки именно куклы из бамбука. Возможно, зритель
даже и не поймет, и не всегда услышит, но в этих куклах есть бамбуковый стук, дающий мне нужную ноту Востока. Для актера это очень легкая по весу машинка (я сейчас говорю о
механической структуре), и актеры, конечно, за это очень благодарны, им немного
легче физически, что тоже немаловажно, потому что мы хотим добиться в спектакле
легкости. Кроме того, бамбук имеет внутри полость, туда можно спрятать много
лесок для управления механизмом, например, Калаф в одну секунду меняет
серьезное лицо на абсолютно безумное. Это тоже трюк, который не появился бы,
если бы художник это не проработал.
А кто для вас создатель образа и
рассказчик истории –
актер или кукла?
Для меня, конечно, ценно, когда кукла –
главенствует. Только мы все прекрасно понимаем, что за каждой куклой стоит
актер, без него образ неполноценен. Но чем сильнее кукла – актер, тем сильнее
за ней кукловод. Я не боюсь этого слова, в моём понимании – это человек,
владеющий ремеслом, т.е профессионал. Работать с таким человеком всегда очень
приятно – можно ставить более сложные задачи, добиваясь более тонких вещей.
Очень важно, когда у тебя есть такие люди.
Для одного персонажа в спектакле
может быть использовано несколько кукол: например, целых три куклы принцессы
Турандот. Расскажите, почему пришло именно такое решение?
Драматический актер может, если это
нужно по сюжету, быстро сменить одежду и продолжить свою историю в другом
платье. Переодевать
куклу сложно, потому что бамбуковый скелет обшивается одеждой. Представьте, как
тяжело что-то снять или прикрепить в те секунды, которые нам даны. Поэтому
легче взять «подмену» – лицо то же, а платье уже другое.
Вам удалось совместить в
постановке немилосердие и жестокость с юмором и любовью. Расскажите, как это
получилось?
Если говорить о Турандот, чаще её считают
жестокосердной, ужасной в своих проявлениях, той, которая любит только себя. Я
её не обвиняю, мне понятна её логика: она защищается, придумывая загадки. Не
хочет выходить замуж за дурака. И кто хочет выходить замуж без любви? Более
того, и Калаф, и Турандот, они же молоды, беспечны. Пока мы молоды – мы
импульсивны, рубим с плеча. Таковы и герои пьесы у автора. Калаф по своей
молодости, по горячности, не думает о последствиях, даже готов умереть ради того, что
взбрело ему в голову.
Калафу говорит его наставник Барах: ведь ты все
получил, загадки отгаданы, у тебя есть царство, принцесса, подумай о родителях!
Но думаем ли мы о родителях, когда мы молоды и влюблены?
Мне очень приятно, когда
в зале сверстники главных героев пьесы, я даже для них поставил в фойе
гильотину для селфи – и наблюдал со стороны, как девчонки с удовольствием
засовывают головы своих парней в эту гильотину с мыслью «эх, я бы тебе голову
отрубила», но столько за этим любви, какого-то детского, хорошего, чистого
чувства, без ума и логики, чего нам не хватает – мы очень рано становимся
серьезными.
Вдохновлялись ли
в процессе постановки знаменитым спектаклем «Принцесса Турандот» московского
театра имени Вахтангова?
Спектакль мне нравится, я
понимаю, почему он был нужен в те годы: репрессии, страшно и серо… если бы я
попал в это пространство доброй иронии, я бы смог ненадолго свободно вздохнуть.
И с годами спектакль не потерял своей легкости и юмора. Вдохновлялся – да.
Ваш знаменитый
творческий дуэт с Виктором Антоновым существует уже очень давно. Какие есть
ключевые моменты взаимодействия режиссёра и художника в театре кукол?
Всё основано на доверии. Без
него никак нельзя. Я абсолютно доверяю Виктору, его вкусу, что немаловажно. В
ответ он, мне кажется, доверяет моему. Потому что, как только появляется что-то
непонятное, от Антонова звучит просто одно слово: «Докажи». Почему я должен
рисовать именно так, визуализировать тот смысл, который ты хочешь сделать
главным? Мне интересно с ним работать, потому что он как режиссер: он не просто
исполняет твою какую-то прихоть, ищет смысл. Мы в постоянном диалоге,
постоянном конфликте. Конфликт для меня слово положительное, конфликт движет
действие. На самом деле Виктор говорит очень мало и больше слушает, и в руках у
него всегда карандаш или ручка. И еще он любит рисовать на крафтовой бумаге:
нарезает квадратиками крафт и начинает на нем рисовать. Вся Венеция нарисована
им на крафте гелевой ручкой, в процессе мне не хотелось терять такого зыбкого,
почти отраженного в воде кривого эскиза, наброска. Именно этот эскиз и стал той
самой Венецией, которая встречает зрителя.
В одном из
интервью вы говорили, что сейчас у кукольных технологов происходит «потеря
мастерства». В том смысле, что если делать куклу современными способами,
например, из пластика или 3-D принтера, получается, что как бы актер не
пробовал ее оживить, она не оживает. Другое дело, если делать куклу из
папье-маше слой за слоем вручную, вкладывая энергию, мысли, любовь. Вы как-то
боритесь с «разрушающими» новациями?
Мне кажется, сегодня мы
делаем подмену, отказываемся от сложной куклы из-за отсутствия мастера, и на
сцене появляется подобие куклы. Не хватает рук мастера, который понимает
технологию и знает механику. Если вскрыть любую куклу настоящих мастеров,
обнаружится сложнейший собранный вручную механизм: из металла, из дерева, и
видно, как высокотехнологично там всё устроено. Например, в куклах Владимира
Захарова я вижу инженерную мысль, кукла как самолет: неправильно его сложи – не
полетит. Если сделать всё формально, где-то не дорезать, не допилить, не додумать,
забыть, к примеру, про графит, чтобы леска скользила по дереву, все будет
стоять на месте, какой бы гениальный актер не был. Театральная кукла для меня
как музыкальный инструмент: либо на нем можно что-то сыграть, либо это просто
игрушка. Вот я о таких мастерах. Такие мастера, мне кажется, уходят. Что
касается новых материалов и технологий, то я не выступаю против них: всякий
раз, создавая кукол, Виктор радует меня новыми полимерными соединениями и
композитами, открывает что-то новое, не боится, что “изобретает велосипед”.
Иногда сам драматургический материал диктует необходимость тех или иных технологий,
что-то лучше вылепить, что-то напечатать, где-то нужна проекция, где-то свет
свечи.