О «Дании тюрьме»
Какая была у вас реакция, когда вы узнали, что «Данию тюрьму» будет ставить Пётр Шерешевский в Камерном театре Малыщицкого?
Как и все свои лучшие пьесы, я писала «Данию» без оглядки на возможность постановки. То есть я знаю, что там есть определённый сценический заряд и потенциал, но эта пьеса не приглашение на лужайку, где уже вбиты колышки для шатра, а приглашение сломать зубы. Я не могла к ней подступиться семь лет и писала её в слезах, — и не только по автобиографическим, но и по общечеловеческим причинам. В слезах её надо и ставить. Так что, когда Пётр написал, что собирается взять её, я подумала: «Прекрасно».
До этой постановки вы были знакомы с Петром Юрьевичем, его работами?
Да, я, конечно, смотрела несколько спектаклей. Забавно, что мой дом — он в двух кварталах от театра Малыщицкого. И, забегая вперёд, можно сказать, что было какое-то изощренное удовольствие в том, чтобы идти из своей комнаты в комнату героини. Камерное, лучше сказать, интимное сценическое пространство спектакля задумано как фантазия на тему моей комнаты (при этом, кстати, не имеет с реальной комнатой ничего общего). Так что, приходя на спектакль, я в каком-то смысле входила в обнародованное представление о себе.
Существуют ли ещё постановки по этому материалу?
На «Маску» ведь, насколько я знаю, номинируют только первые постановки пьес. Постановка Петра Шерешевского — первая. Кажется, студент курса Льва Эренбурга планировал делать по этой пьесе учебную работу. Вообще «Дания» — это, мягко говоря, не та пьеса, которая пройдёт пожаром по стране.
О «встрече» драматурга со спектаклем
Что чувствует драматург, когда видит спектакль по своей пьесе? Это зависит от театра и пьесы или это всегда одно и то же ощущение?
Это всегда разное ощущение, конечно. Иногда невыносимо, иногда сладостно. Особенно приятно — когда спектакль идёт на языке, которого ты не понимаешь. Тогда достигается максимальная степень отстранения. Ты не слышишь «своих» реплик, но видишь «своих» людей, персонажей. И ощущаешь особенно остро, что стал автором какой-то реальности, которая способна сгуститься даже по ту сторону слов.
И какие конкретно ощущения были после премьеры «Дании тюрьмы» в КТМ? Как видение вашего текста режиссёром «попало» в вас?
Мне было, разумеется, трудно и страшно смотреть «Данию». Это предельно откровенная пьеса, и театр ещё усилил её обнажённость. Героиня в тексте спаяна с фигурой автора. Это, конечно, отчасти литературный трюк, игровая структура. Тем более, что второй персонаж (а пьеса на двоих) — тоже порождение и тоже alter ego автора. Но последнее не так сильно акцентируется. Надо, наверно, сказать проще и конкретней. В пьесе говорят и действуют двое. В комнате в тюремной гостинице. Она — выйдет, чтобы написать эту пьесу, а он останется в тюрьме. Это если считывать верхний событийный слой. В спектакле — этот ход и мотив ещё более усиливается. Действие перенесено в другое пространство-время: героиня уже вышла за пределы тюрьмы и пытается переплавить прожитое в текст. А это как раз самый болевой этап для автора. Так что взаимодействие со спектаклем мне даётся нелегко.
Об автобиографичности пьесы
Насколько «Дания тюрьма» автобиографична?
На 90%, если говорить о фабульном слое. Предыстория героини — моя предыстория. Мой отец убил свою вторую жену, я ездила к нему с бабушкой в тюрьму на долгосрочные свидания. Детская комната, в которой происходит действие, и зарешёченная кровать, заполненная пыльными мягкими игрушками, — существуют. Я была там, я вышла оттуда, и я написала пьесу. (Смогла написать через семь лет после исходного события). У второго персонажа — Мити — несколько прототипов. В том числе Коля Яковлев, фронтмен группы «Гафт», без которого пьесы бы не было.
На 100%, если говорить о символическом слое. Я самонадеянно полагаю, что так. Потому что Дания — тюрьма. Думаю, этот тезис можно не расшифровывать. И условная я, так же как персонажи, пялюсь на колючую проволоку и не могу понять, как всё это могло произойти?
Почему спектакль по этой пьесе должен быть поставлен именно сейчас?
«Слоган» и кровь этой пьесы во фразе «Отнимая волю, отнимают волю. И наоборот: отнимая волю, отнимают волю. Что бы это ни значило». Когда отнимают волю — в обоих значениях: свобода и дерзновение, право — становишься рабом. А став рабом, перестаёшь быть. Так, судя по всему. Не знаю, мог ли или может ли кому-то помочь этот текст или этот спектакль и должен ли он был быть поставлен. Но я в своё время не могла не проорать всё это бессильно буквами в белый экран. А Пётр, видимо, не смог или не захотел не воплотить это. Возможно, надо было делать всё это не сейчас, а лет десять назад. А возможно делать надо было вообще что-то совсем другое.