Работа над спектаклем началась с лаборатории «Шэнэ буряад зүжэг» под руководством Олега Лоевского, затем продолжилась на основной сцене Бурятского театра драмы им. Х. Намсараева. Как менялись ваши отношения с текстом?
Артём Устинов: Перед началом лаборатории нам прислали отрывки эпоса. Я, честно говоря, сначала прочитал их в неправильном порядке, но несмотря на это, мне стал сразу очевиден круг вопросов к материалу. Нужно было выявить правила игры, понять, как это делать, во что мы играем. Потому что эпос богат различными театральными фактурами. К нему бесполезно подходить с точки зрения психологического театра, нужно придумывать игровые и визуальные решения. Мне казалось странным ехать в Улан-Удэ и рассказывать бурятам про их же эпос, к тому же, специалистом по бурятской культуре я назвать себя не могу. Моей задачей было скорее интегрировать этот национальный сюжет в общетеатральную культуру и театр им. Х. Намсараева за это ухватился. На мой взгляд, самое интересное происходит при столкновении разных театральных и национальных традиций. Это даёт новое дыхание.
Как родились пространство и предметный мир спектакля?
Артём: Когда делали эскиз, я сразу понял, что хочу сделать это в цеху. Причём эта идея пришла мне еще до приезда в Бурятию и по счастливой случайности у театра оказалось подходящее помещение. Но на постоянной основе спектакли там играть нельзя, поэтому при продолжении работы было принято решение перенести работу на большую сцену. Тогда стало ясно, что всё, что так помогало нам в ангаре – старый реквизит от других спектаклей, странные вещи, перестает работать при переносе, поэтому мы решили продолжить в ещё более условной форме.
Ася Бубнова: Когда Артём рассказал свою идею, я была приятно удивлена. Во-первых, решение миросозидательного, космогонического мифа через пространство цеха-мастерской очень логичное. Во-вторых, в бурятской шаманской культуре существует культ Дарханов – божеств, которые покровительствуют кузнецам, ремесленникам и всем, кто как-то связан с творчеством и созиданием. Это неосознанное чёткое попадание показалось мне хорошим знаком. Что касается предметов, часто про нас говорят, что мы вдохновлялись эстетикой русского авангарда, хотя, конечно, подтвердить это мы не можем, впрочем, как и опровергнуть. При переносе спектакля на сцену встал вопрос, как сделать объекты более крупными и выразительными. Здесь и родилась визуальная формула спектакля: геометрические фигуры плюс эпическая масштабность и эстетика труда.
Сталкивались ли вы с сопротивлением, вводя национальный материал в более широкий театральный контекст?
Артём: Лаборатория прошла лучше, а уже потом начались трудности во взаимопонимании. Мы старались создать спектакль, который одновременно был бы трагичным и смешным, нарративным и игровым. Вопрос с введением чисто национальных элементов долгое время оставался открытым. Мы подозреваем, что от нас ждали использования сильных сторон бурятских артистов, таких как народные песни и танцы, но мы сознательно в итоге от этого отказались. Мне хотелось лишить артистов базовых подпорок, создать спектакль-тренинг, где бы они работали в разных форматах. У нас ведь там есть и пластические отрывки, и зрелищные, и кукольные.
Ася: На художественном совете некоторые артисты переживали насчёт того, что в спектакле как будто бы очень мало национальных элементов. В итоге, в какой-то момент меня уговорили ввести в женские костюмы бурятские чеканные украшения, но по какой-то неведомой причине они постоянно отваливались и не приживались. Мы пытались что-то ещё вводить как реверанс бурятской культуре, но в системе координат этого спектакля всё это выглядит чужеродно.
Артём: Да, это не такая вещь, которую можно просто навесить. Мы надеемся, что своими методами передали мироощущение. Для меня важным было понимание эпоса как коллективного сознания. И мне очень приятно, что такой пёстрый актёрский состав от маститых артистов до очень молодых смог воплотить общее коллективное художественное тело спектакля, рассказать одну историю на всех, без бенефисов и выходов на первый план.
Есть ли у бурятской актерской школы свои отличительные черты?
Артём: Художественный руководитель театра Саян Жамбалов говорил про артистов, что они хорошо играют сложные жанры, например высокую трагедию, однако «середина» им даётся сложно. Было непросто добиться от них какой-то постмодернисткой иронии, сбить чересчур серьёзное отношение к тексту. В бурятской культуре много любопытных аспектов, например, на сцене нельзя воспроизводить шаманские обряды, как-то неуважительно показывать шаманов, ронять стрелы.
Ася: Кстати, к нам приходил настоящий шаман и проводил обряд. И это не какой-то туристический аттракцион, а очень живая культура для региона. Кроме того, конечно, бурятский театр очень связан с языком. Мне кажется, его никак нельзя убирать из национальных спектаклей, а всё остальное может претерпевать изменения, воплощаясь в новых формах.
Есть ли будущее у национальных театров?
Артём: Происходит глобализация, народы, к сожалению, теряют свои особенности. Люди перестают интересоваться своими корнями, забывают языки. Национальные театры предпринимают очень много усилий для того, чтобы не дать угаснуть многообразию культур: проводятся лаборатории, есть запрос на сторонний взгляд на национальное искусство, популяризацию. И это не может не приносить своих плодов. Недавно мне написала исследовательница из Франции, которая пишет научную работу по бурятским народным сказаниям. Одну из глав она решила полностью посвятить нашему спектаклю. Это говорит о том, что национальные театры по-прежнему способны играть роль межкультурных проводников и перспективы этого движения очень широки.