Помимо премьерского статуса в Большом театре вы также заявили о себе как хореограф. Ваш первый балет мы еще очень ждем, но уже хочется спросить вас как хореографа. Как думаете, почему во времена осовременивания классических сюжетов вдруг появляется восстановленная версия балета XIX века? Что это? Откат, возвращение к утраченным ценностям, просто любопытство из серии «а давайте посмотрим, как было»?
Мне кажется, дело в спросе. Зритель сейчас чувствует острую нехватку сюжетных полнометражных спектаклей, чтобы было красиво и понятно. Как хореограф я как раз поддерживаю постоянный творческий поиск, разработку нового пластического языка, но для восприятия это бывает сложно. А для современных полнометражных спектаклей часто выбирают сюжет, совершенно не приспособленный для балета. Все выглядит натужно и затянуто. Вот и получается, что мы все время возвращаемся к классике.
В Большом театре теперь две разные «Жизели». Такое уже было в 1997 году, когда свою «Жизель» поставил Владимир Васильев. С течением времени в репертуаре «выжила» только классическая версия Григоровича. Как бы вы объяснили, в чем ценность нового спектакля Алексея Ратманского? Насколько он имеет право на жизнь рядом с Григоровичем? Почему новую «Жизель» нужно смотреть?
Версия Алексея Ратманского как раз более аутентичная и точнее стилизована. На этом спектакле можно уловить ту особую атмосферу, которая присутствует на старых черно-белых записях, когда видео воспроизводится немного быстрее, а техника выглядит более плотной и насыщенной. Но опытные зрители больше привыкли к редакции Юрия Григоровича. В целом каждый волен выбрать наиболее симпатичную ему версию. Редакция Григоровича запланирована в репертуаре на этот сезон. Можно сравнить!
Одним из главных новшеств в «Жизели» стала восстановленная пантомима. С одной стороны, она придает действию нарочитую театральность, будто делая историю заведомо ненастоящей. Скорее всего, поэтому от нее как от «рудимента» и избавлялись в советское время. Однако в новой «Жизели» произошло противоположное: эта игровая пантомима вдруг превратила красивых возвышенных персонажей в живых земных людей, с которыми такие драмы происходят сплошь и рядом. Получается, избавляясь в течение XX века от натужной театральности, постановщики изобрели какую-то другую театральность? Как вам кажется с профессиональной точки зрения?
Все-таки в советское время скорее избавлялись от «балетной фальши». Пантомима, как технический элемент, просто оказалась самым доступным для модернизации театральным приемом. Однако бессюжетные спектакли как раз противоречили идеологии и оказывались на периферии развития балетного искусства. При этом именно чистый танец – единственное, что в балете не становится рудиментом. В общем, изменения были связаны не с развитием жанра, а с идеологией. А история балета Большого театра с 1964 года связана исключительно с работой мастера Юрия Григоровича. Его творчество действительно во многом сформировало лицо балетной труппы театра. Поэтому «другая» пантомима в новых постановках — это не противопоставление советской эпохе, а скорее альтернатива «школе» (позволю себе так назвать) Григоровича.
Стала ли работа над пантомимой чем-то новым? Сильно пришлось перестраивать себя с привычной работы над ролью на новый лад (если он вообще был)? Не появлялось ли ощущение, что по сравнению со «старым» Альбертом теперь приходится переигрывать?
Оказалось, совершенно наоборот. Нынешний Альберт более честный и настоящий. Но сложность в том, что Алексей Ратманский очень четко выстроил линию поведения персонажей. Нельзя было в зависимости от настроения сыграть другого Альберта, импровизировать. Каждый шаг был обозначен и обоснован.
На что Алексей Ратманский особенно просил обратить внимание? Как-то расшифровывал характер Альберта или давал вам как исполнителям самим искать нужные черты характера?
Это как раз о чем говорили в предыдущем вопросе: все взаимоотношения были простроены досконально. А ключевой в работе над пантомимой стала необходимость быть максимально натуральным, человечным, «обычным» в предлагаемых обстоятельствах. Мы работали над жестами так, чтобы они были практически бытовыми, но при этом читались публикой. И мы говорим сейчас о пантомиме, кстати, и совершенно не обсудили непосредственно танцы. А технически эта постановка оказалась гораздо сложнее привычной редакции!
Другие версии этого балета заканчиваются тем, что на рассвете Альберт остается один, и мы не знаем, как дальше сложится его жизнь, вынесет ли он какой-то урок. У Алексея Ратманского Альберт получает напутствие от умирающей Жизели жениться на Батильде. Как думаете, такой финал оставляет Альберту шанс на трансформацию или счастье?
Очень честный финал, по-моему. Романтично и красиво было бы представить, как Альберт переосмыслил свое существование после трагической гибели Жизели. Но человеческая сущность раскрывается скорее в том, что он продолжит свою жизнь в привычных реалиях, постепенно забыв внешний мир, в котором он встретил Жизель. И пусть его любовь была совершенно искренней, она существовала в чужом для графа мире и так там и осталась.