Можете рассказать, что происходит в пьесе «Отец»? Не с точки зрения сюжета, а с точки зрения вашего восприятия этой пьесы и спектакля?
Мы играем очень простую историю — историю о прошедшей любви между когда-то близкими людьми. Лаура и Ротмистр (Михаил Окунев) не смогли сохранить взаимную привязанность, и остался между ними только холодный огонь ненависти. Я даже не могу сказать, что герои выясняют отношения: они уже не могут здраво рассуждать, не видят друг друга за непониманием и раздражением. Бывшая кормилица Ротмистра Маргрет (Валерия Прокоп) говорит: «Неужели же два человека — оба добрые и оба всем желающие добра, — должны так мучить друг друга». То есть дело все-таки не в злобных людях, а в потерянной любви. Этот вопрос — куда ушло то красивое чувство? — в принципе, очень многих людей мучает.
В одном из интервью вы сказали, что любите своего персонажа Лауру и с удовольствием ее играете. Что вам интересно в этой женщине? Ее сложно назвать положительным героем.
Да, хорошей девочкой ее, конечно, не назовешь. Но и супруг ее отнюдь не положительный герой в нашем спектакле. Вообще, если бы пьесу «Отец» писала женщина, то, во-первых, она бы называлась «Мать», а во-вторых, умирала бы, конечно, Лаура, и главным плохишом был бы Ротмистр. Но это пьесу написал мужчина, и определенный мужчина — Август Стриндберг, в работах которого женский и мужской миры существуют параллельно друг другу и не пересекаются. Пьесу «Отец» критики называли манифестом женоненавистничества. Его отношения с первой женой, актрисой Сири фон Эссен, поначалу такие романтические, закончились истязаниями друг друга. Стринберг очень боялся неверности супруги и того, что дети не являются его детьми. Это была иррациональная фобия, как и боязнь попасть в сумасшедший дом. В общем, вполне понятно, что в его пьесе именно Ротмистр — пострадавшая сторона, а Лаура — существо, которое доводит до безумия. Но в спектакле мы постарались сделать все возможное, чтобы показать, что это все взаимные претензии, взаимная нелюбовь. В каждом союзе наступает момент и даже несколько, когда отношения проверяются на прочность. И с кризисами нужно сознательно справляться, уметь разговаривать, а не кидаться обвинениями и тарелками.
И когда я говорила, что люблю Лауру, я не имела в виду, что мне близки такие женщины. Мне нравится играть этого персонажа, потому что она страстная, немного даже сумасшедшая в своем желании быть правой. При том, что пьеса написана в то время, когда женщина не могла себе позволить так проявлять себя, это было еще до такого бурного развития феминизма. Впрочем, я бы не привязывала наш спектакль к феминизму, все-таки чудовищность истории в том, что ушли чувства, и не осталось ни уважения, ни сочувствия.
И все-таки чего больше в действиях Лауры: желание быть равной или эгоизм?
Конечно, это эгоизм. Будь она чуть мудрее, наверное, она бы уступила. Но нужно еще понимать, что действие в пьесе происходит в XIX веке, когда еще не было так просто добраться из точки А в точку Б, то есть, если Берта уедет, то они с матерью не смогут видеться часто. Ситуация еще обостряется тем, что Берту отправляют к аудитору Сефбергу, которого Лаура считает безбожником и проходимцем. Мать боится, что Ротмистр отправляет ребенка к неподходящим людям, которые будут внушать молодой девушке новомодные идеи.
Но современный зритель вряд ли обо всем этом подумает, просто потому что он не в контексте. В первую очередь все увидят непримиримость и эгоизм главной героини.
Насколько образ Лауры, который у вас возник после прочтения пьесы, отличался от того, как ее увидел режиссер Павел Зобнин?
В пьесе неистовое противостояние между мужчиной и женщиной доведено до древнегреческой трагедии. И от этого, знаете, немного жутковато. Лаура представлена фурией, а мне хотелось сделать ее живой и чуть более понятной зрителю, может, даже узнаваемой.
А по поводу работы с режиссером… Вы знаете, Паша ничего не предлагал, и, в первую очередь, именно поэтому с ним было интересно работать. Он нам сразу сказал: «Ребят, у меня есть общее ощущение об это пьесе, но я пока многого еще не знаю о персонажах. Давайте будем вместе разбираться». И такая система работы, когда режиссер очень гибкий, когда здесь и сейчас решает, что дальше, когда идет от артистов, — очень интересная.
Это раньше нас в институте учили, что ответы на все вопросы относительно роли знает режиссер. И такое бывает: есть режиссеры, которые работают с очень жесткой формой, они тебя ввинчивают как гайку в нужном месте. В таких случаях репетировать очень странно, иногда все сопротивляется, но это тоже интересно. У такого режиссера записаны все ходы, и потом весь каркас собирается и оживает, начинает дышать, и спектакль взлетает.
Репертуарному артисту хорошо бы попробовать поработать с разными режиссерами, которые говорят на разных сценических языках. С Пашей мы работали вместе и постепенно разбирались, как нужно показать персонажей. Классно, что у нас была возможность долго репетировать. Но не настолько долго, чтобы устать от материала.
Устать от материала можно только во время репетиций, или когда вы уже играете спектакль для зрителя, это тоже может случиться?
Разные спектакли ты по-разному проживаешь. Бывает, репетируешь в огромной любви, а потом становится скучно. А бывает, репетируешь очень сложно и прямо как-то кроваво, а играешь потом легко и с удовольствием.
Я считаю, что неминуемо наступает момент, когда ты охладеваешь к материалу — это может случиться и во время работы над спектаклем, и во время проката. Как ни крути, но неприятный момент нашей профессии в том, что после премьеры начинается прокатная жизнь спектакля и работа становится буднями. И вот ты уже начинаешь репетировать новую роль, и в тебе поселяется новый персонаж, уже он занимает все твои мысли.
А новая площадка способна вдохнуть новую жизнь?
Да! И я очень люблю гастрольные и фестивальные спектакли за такой волшебный пинок. На новой площадке неминуемо будешь волноваться, это сделает тебя более внимательным, более сосредоточенным. Мне кажется, что работа с новым пространством задействует какие-то спящие центры внутри актера. Но есть и другое мнение — некоторые актеры и режиссеры считают, что на чужом месте спектакль никогда не прозвучит так, как дома.
Хочу привести очень яркий пример того, как новая площадка дает новую жизнь. Человек-легенда Вячеслав Кокорин поставил у нас спектакль «Король умирает» по Ионеско, и мы поехали с ним на фестиваль «Сибирский транзит» в Улан-Удэ. В самом городе была такая мощная энергетика, что мы все были как под гипнозом. Спектакль отыграли необыкновенно!
В общем, мне новое место дает мощный толчок, я начинаю по-другому чувствовать своего персонажа. Так что с нетерпением жду нашего выступления на малой сцене Театра Наций.