Анна: Мы с Диной знакомы больше 10 лет, нас объединяет дружба и профессиональные интересы. Мы уже провели в Москве совместную лабораторию «Танец. Перфоманс. Бессознательное», также во время резиденции Дины в Швейцарии мы сделали небольшой дуэт, как эскиз нашей возможной будущей работы. Но как хореографы на одной репетиционной площадке встретились впервые. Это было довольно смелое решение, ведь у каждой из нас свой хореографический язык.

Мы получили арт-резиденцию «Станция» в Костроме, и сразу после локдауна [лето 2020 года — прим. ред.] поехали туда, чтобы восстановиться и решить, над чем мы хотим работать. Там нам пришла идея перформанса. Тема дыхания была для нас невероятно актуальной. Дыхание стало заразным — если ты выдыхаешь, ты можешь смертельно заразить другого, если вдыхаешь, можешь заразиться. Коммуникация стала опасной. Чтобы спасти жизни друг друга, нам пришлось изолироваться. Для меня лично это был довольно сложный опыт: сидеть взаперти в квартире и читать бесконечные сводки о растущем с каждым днём количестве заболевших и умерших людей.

Сама эпидемиологическая ситуация, связанная с коронавирусом, хореографировала передвижение людей. В качестве мер безопасности нам были предложены определенные способы перемещения в пространстве, например, держаться друг от друга на расстоянии 1,5 метров. Это фактически была партитура, которая повлияла на хореографию движения нашего тела в городской среде. Или собянинский «график прогулок, чтобы подышать» [имеется в виду дополнение к Указу Мэра Москвы во время локдауна 2020 года, формально его смягчавшего; жилые кварталы делили на зоны, жители могли выходить в ближайшие парки по определённой схеме и в разные дни недели — прим. ред.], где выходить на улицу можно было в определённое время и по определённому маршруту.

В это же время в Америке возникло движения Black Lives Matters, отстаивающее ценность жизни [небелых персон]. Фраза Джорджа Флойда [цветной мужчина, американец, убитый полицейским 25 мая 2020 года — прим. ред.] «Я не могу дышать» стала лозунгом и обозначила давно наболевшую проблему, связанную со свободами. Все это стало материалом для нашей работы. Наш спектакль — фактически документ времени.

Как вы собрали команду танцовщиков?

А.: Мы провели кастинг, во время которого предлагали танцовщикам подготовленные нами партитуры для движения и дыхания, смотрели, как они на него откликаются, насколько он актуален и для них тоже. Нам был важен взаимный интерес.

Дина: Мы хотели, чтобы группа была гетерогенной, чтобы бы они выглядели не как танцовщики, а как обычные люди. Чтобы зрители смогли на эмпатическом уровне войти с ними в контакт.

А.: Также при отборе танцовщиков нам было важно, чтобы в перформансе были представлены люди разных возрастов, разным опытом, историей тела. Возраст наших танцовщиков варьируется от 25 до 50 лет. Мы хотели показать на сцене не персонажей, а человека сегодня, индивидуальность, представить некий социальный срез. Полагалось, что пришедший на спектакль зритель должен был узнать себя в исполнителях.

Об исследовании дыхания и коллаборации

Вы два очень разных хореографа, Дина работает в Европе, Анна — в России, у вас разные подходы и техники. Как складывался процесс создания постановки?

А: Мы начали свою работу с лабораторного процесса, где с одной стороны исследовали непосредственно сам процесс дыхания, его физиологические и эмоциональные аспекты, а с другой — задавались вопросами, как дышит человек сегодня во взаимодействии с другими, в ситуации пандемии, социальных и экологических изменений. Хватает ли ему воздуха, или он в этих условиях начинает задыхаться. По ходу лабораторного исследования мы разрабатывали партитуры для дыхания и движения. В результате у нас накопился обширный материал, из которого мы могли выбрать то, что подходит для настоящей работы. От многого пришлось отказаться, но этот материал лежит в наших архивах, и, возможно, мы когда-нибудь к нему вернёмся.

Что касается нашего сотрудничества, мы действительно два очень разных хореографа. Нас порадовало, что во многом у нас было согласие и понимание, хотя и без яростных споров тоже не обошлось. Я думаю, мы обогатили язык друг друга, и в итоге у нас получилось нечто третье, что мы сами не ожидали. Более того, многое мы открывали в процессе коллаборации с танцовщиками, они также были активными со-авторами перформанса. В этом была ценность нашего совместного сотрудничества, со-творчества.

Д: Также мы активно работали с драматургом, Анной Семёновой-Ганц. По основным вопросам у нас совпадало мнение, но, естественно, не всегда, тогда мы искали общее решение. Репетиций было всего 11, но мы решили все равно начать с поиска, а не с застройки материала. Мы рисковали, искали, шли в неизвестное. Мы нашли много разного материала и в конце было не понятно, что оставлять, а что брать. И здесь нам очень помогала Анна, которой мы постоянно отправляли видео и обсуждали возможные варианты, а ещё мой молодой человек, который ночами сидел со мной и раскладывал листки с «материалом» как мозаику, в разных последовательностях. Когда в работе есть поиск и исследование, ты до конца никогда не знаешь, что получится, — это для меня лично самое интересное в творчестве. Если ты заранее уже знаешь, что хочешь сделать, так зачем делать?

Также многое привнес в проект Дмитрий Морозов [::vtol:: — прим. ред.], саунд-художник. Он очень самобытный и интересный, его видение и, можно сказать, анатомическая работа со звуком и алгоритмами много всего привнесла в перформанс.

Важно, что внутри команды было уважение друг к другу. Каждый находил пространство для самовыражения, при этом позволяя другим тоже полноценно проявляться.

Как вы работали с танцовщиками? Насколько активно они участвовали в создании постановки?

Д: Мы максимально включили их в процесс создания. Сначала обсуждали тему, насколько она их волнует, общались, размышляли вместе. Мы хотели сотворчества, чтобы они включились не только как танцовщики, но и как личности. Мы приносили какие-то свои идеи и смотрели, как они с ними резонируют, как откликаются. Они много импровизировали, искали сами. Только уже ближе к концу нам пришлось взять процесс сотворчества в свои руки и собрать разный материал в полноценное высказывание.

А: Материал перформанса возникал из движений самих танцовщиков в ответ на заданные нами темы. Личность каждого танцовщика в этом спектакле, его индивидуальность нам была очень важна.

О катастрофе и трансформации

В постановке есть момент, когда танцовщики как будто кричат, но мы не слышим крика, при этом они очень медленно двигаются на зрителя и как будто их перемалывает, сметает. Этот эпизод очень напоминает видео-арт Билла Виолы, особенно, где людей смывает водой. Какое-то ощущение катастрофы. Что это было для вас? Пандемия?

Д: Когда мы говорим про дыхание, то имеем в виду не только физический процесс, но и пространство, в котором происходит само дыхание. Это земная атмосфера, атмосфера политическая и социальная. Крик — окончание первой части, которую мы для себя назвали «Манифестом». Это манифестация того момента, когда мы делали эту работу. Манифестация нашего ощущение «сейчас» в декабре 2021 года. После протестного движение в Беларуси [осень 2020 года — прим. ред.] и #blacklivesmatter в Соединенных Штатах. Фраза Джорджа Флойда «Я не могу дышать» для нас стала сильным прообразом и своеобразным лозунгом современности, в которой мы находились тогда. Насилие человека над человеком, власти над человеком — это была та атмосфера, которую мы тогда чувствовали и отразили в первой части перфоманса.

«Манифест» начинается с дыхания, когда Тарас Бурнашев громко дышит в микрофон. То есть всё начинается с физического индивидуального акта вдоха и заканчивается коллективным криком без звука. Гайки уже закручены, происходят страшные вещи, но ты ничего не можешь сделать, невозможно говорить, невозможно быть услышанным. И некоторые зрители почувствовали, что мы хотели донести, — состояние, когда ты уже просто физически задыхаешься.

А: Сцена с криком выражает катастрофичность настоящей ситуации, проявляющейся в несвободе говорить. Это беззвучный и в то же время оглушающий крик. Зритель может пережить его на физическом уровне всеми клетками своего тела. Это апогей катастрофы, связанный с невозможностью свободно выражать себя.

Если первая часть это «Манифест», как тогда называется вторая?

А: После «Манифеста» у нас идёт ещё несколько сцен — «Экономия дыхания», «Трансформация». Когда мы достигли катастрофического переживания себя в мире, то стали думать о том, какой выход из неё можем предложить, есть ли какое-то решение. В сцене «Экономия дыхания» мы обращаемся к белорусским протестам, когда людей арестовывали, закрывали в тесных автозаках, им не хватало воздуха, приходилось его экономить. Одни вставали, чтобы сделать глоток воздуха, другие садились, чтобы экономить кислород, так они менялись, давая друг другу возможность дышать. Настоящий акт взаимопомощи и солидарности.

«Экономия дыхания» заканчивается сценой «Кладбище лёгких». В этот момент исполнители образуют груду лежащих друг на друге тел, олицетворяющих то самое «кладбище лёгких». Через смерть мы движемся к трансформации. От группы отделяется танцовщица, некая космическая кошка, она издает звуки дыхания. Но это уже совсем иное дыхание, оно трансформировано до неузнаваемости алгоритмами Дмитрия Морозова (::vtol::). Это уже другое дыхание, какой-то новый звук, звук перерождения, новый способ дышать. Мы искали, как можно дышать по-другому. Может, мы переродимся, у нас отрастут новые органы дыхания, или мы начнём дышать кожей, откроем новые способы обмена и взаимодействия, чтобы не оставаться в изоляции.

Д: Ещё есть важная часть, более хореографическая, где у каждого из девяти танцовщиков свое соло, и эти девять соло происходят одновременно. Эти люди физически находятся вместе, но при этом каждый существует в изолированном пространстве. Мы вместе, а по сути каждый сам с собой. Это тоже говорящая метафора сегодня, когда мы как общество потеряли возможность и способность объединяться, по факту живём рядом друг с другом, но каждый сам с собой.

Почему постановка стала более актуальной

Почему эта постановка должна была случиться именно сегодня?

А: Постановка создавалась в 2020 году, во время эпидемии коронавируса. Хотя сегодня эта тема уже не так актуальна, нет необходимости оставаться в физической изоляции или надевать маски, в социальном плане у нас до сих пор нет возможности свободно говорить. И в этом смысле постановка сейчас даже более актуальна. Изоляция и невозможность дышать продолжаются на социальном уровне.

Д: В нашем перформансе изначально была тема общество-власть, и сейчас эта ситуация стала еще острее. Нужно понимать что речь это — дыхание. Мы говорим на выдохе. И сегодня, когда какие-то вещи мы уже не можем произносить, когда начинают запрещать определённые слова или словосочетания — это прямое насилие над нашей способностью говорить. И здесь вопрос: позволим ли мы лишить нас полностью права голоса или в какой-то момент вернём эту способность?

А: Дыхание становится метафорой свободы, свободного выражения себя, обмена мнениями. А свобода каждый день все больше и больше ограничивается: цензура, санкции. Ограничения растут, нам вновь предлагается задержать дыхание, мы снова оказываемся в изоляции.

Д: Проект начался с личной изоляции в пандемию, изоляции в своей собственной квартире. А закончился изоляцией страны от мирового сообщества. Довольно страшный скачек произошёл.