Альона, о «Шахерезаде» Алексея Мирошниченко вы говорили, что с самого начала не хотели идти тем путём, который приводил бы к знаменитому спектаклю дягилевских сезонов, и решили, что это должна быть совершенно другая история. В «Байке/Мавре/Поцелуе феи» было так? Или есть связующие звенья со спектаклями-первоисточниками?

Альона Пикалова: Уже до начала совместной работы у Максима [Петрова — прим. ред.] было готовое структурное решение. Поэтому у нас был другой центр притяжения. Мы даже не обсуждали иные версии и отсылки к другим постановкам. Когда Максим озвучил концепцию, она мне напомнила конструкцию здания античного театра, которая состоит из орхестры, проскениума, скены, ярусного членения. То есть у Максима был модернистский подход, а я увидела в этом архаичную структуру. И это всё соотносилось с тем пратекстом, к которому обратился Стравинский. И меня это очень заинтересовало.

Композиционно у «Байки» и «Мавры» одно решение, два основных цвета. Но «Поцелуй феи» из общего ряда выбивается: и другая сценическая конструкция, и другие цветовые акценты. Почему была выбрана такая концепция – объединить единым стилистическим решением две части, но отделить от них третью?

Альона: Вечер Стравинского готовился по заказу Мариинского театра, к пятидесятилетию со дня его смерти. Но и другая дата не менее значимая – сто лет со дня премьеры «Байки» и «Мавры» в 1922 году. Сейчас как раз будет сто лет, на премьере было девяносто девять. «Поцелуй феи», написанный в 1928 году, – это уже совсем другое произведение. В нём нет того, что вынесено в заголовок «Байки» – «весёлое представление». Это, конечно, не представление. Скорее посвящение Чайковскому. Стравинский – мастер цитат и перевоплощений. И если в «Байке» и «Мавре» он жонглирует составными частями, архаичным и модернистским, то есть всем тем, что на тот момент его интересовало, то в «Поцелуе феи» от этого приколотого на плоскость множества разных пёстрых элементов он переходит в большой кубистический объём. И это уже не набор мелких, цветных и разнофактурных деталей. Это целостное произведение, которому нужен большой и завершённый герметичный объём. Поэтому и мы от соединения разных жанровых частей переходим в классическое балетное или даже симфоническое пространство.

Фасад в «Мавре» – синего цвета. С одной стороны, синий цвет предложила Юлдус [Бахтиозина, художник по костюмам – прим. ред.]. Но параллельно с этим немного другой оттенок синего пришёл ко мне из архитектурных чертежей. Нам знакомы архитектурные памятники именно в синем цвете. Это самый доступный способ для копирования архитектурных чертежей, который использовался в XX веке. И фасад Литовского рынка по проекту Кваренги, который мы цитируем, тоже на чертежах сейчас представлен в этом цвете. Для людей, которые знакомы с архитектурным наследием, это очень узнаваемая и дорогая сердцу деталь.

Как в «Байке» появилась игра

Сергей, какая роль в постановке у видео?

Сергей Рылко: В «Байке», как сказала уже Альона, есть архаика. И мы из неё вырастаем в симультанность, когда у нас разделено пространство, в частях которого есть и балет, и драма, и опера. И для соединения этих компонентов с современностью у Максима появилась идея компьютерной игры.

На самом деле, все четыре сюжета, происходящие в «Байке», между собой мало связаны. По сути это самостоятельные произведения, которые зажили вместе таким необычным образом. И, на мой взгляд, они друг друга дополнили и сложились. А в «Мавре» компьютерные герои ожили и появились на сцене.

Почему именно игра?

Сергей: У Стравинского хоть и есть сюжет, но он ускользающий. Сложно следить за тем, что происходит. Это такая тарабарщина. Лиса крадёт петуха несколько раз и попытки у неё всегда неудачные. Друзья петуха его отбивают. Поэтому мы решили представить всё как прохождение компьютерной игры.

Выпуск происходил в сжатом формате. Премьера переносилась несколько раз. И в итоге, когда объявили дату, я столкнулся с вызовом – сделать 16 минут мультипликации за два месяца. Мультипликация – не совсем моё. У меня есть несколько работ, где я делал персонажную анимацию, но всё-таки обычно я работаю с какими-то эффектами, графикой, абстракцией.

В проекте над видео работала ещё Юлия Гильчёнок [художник анимационных персонажей — прим. ред.]. Какая роль была у неё?

Сергей: Юлия – достаточно известный петербургский аниматор. Если я занимаюсь только театром, то Юля в основном создаёт мультики для большого экрана. Изначально, пока была обозначена первая дата премьеры, я начал сам делать эскизы. Но когда сроки резко сократились, наложились ещё на несколько параллельных выпусков, мои знакомые порекомендовали Юлю. В итоге всю живопись сделала она. Юля выступила как автор фонов и персонажей, а мы с моим ассистентом уже занимались анимацией и оживлением картинки.

О цитатах и духе Стравинского

«Байка/Мавра/Поцелуй феи» – посвящение музыке Стравинского. Какое отражение музыка нашла в визуальной составляющей спектакля?

Альона: У нас представлена классическая архитектура Петербурга. Это точные цитаты архитектурных сооружений, которых уже нет в реальности, они перенесены в графику. Мы их цитируем, но цитируем тонко. То есть это такой же подход, который есть у Стравинского в музыке. Вы всегда услышите, что это Чайковский в «Поцелуе феи», но вы не всегда сможете сказать, какой кусочек, из какого произведения. Хотелось бы, чтобы зрители, глядя на архитектурную графику, которую мы использовали, задумались, что им это напоминает.

В этой работе сошлось множество заготовленных или любимых вещей. И мне кажется, что это тоже свойство Стравинского. Ещё когда я работала над постановками его балетов много лет назад, я удивлялась его цитатности. При этом он так это всё любит и так по-хорошему себе присваивает, что в готовом произведении совсем нет швов. Также произошло и в этом вечере Стравинского. Мне кажется, его метод помог нам всё соединить.

Могут ли части этого спектакля существовать отдельно как самостоятельные постановки?

Альона: Мне бы очень хотелось, чтобы это шло единым блоком, чтобы путь Стравинского от 1921 года, с учётом фортепианной пьесы [«Пять пальцев», музыкальный антракт между «Байкой» и «Маврой» — прим. ред.], до 1928 года был прочувствован зрителем. Это даёт возможность осознать, что это всё написал один автор, проанализировать, какой путь он прошёл за этот период, какой период времени отделяет нас от создания этих произведений. И мне кажется, что конструкция самого вечера заслуживает того, чтобы её закрепить. Это правильно и по отношению к Стравинскому.

Сергей: Смотрибельнее и честнее к зрителю – показывать всё единым вечером, потому что это развитие не только Стравинского, но и всей команды. Работа и Максима, и Альоны, и Юлдус протягивается через все части. И, безусловно, внимательному зрителю интереснее смотреть всё в комплекте, а то и несколько раз. Это комплексное произведение, которое хочется изучать и находить новые уровни смыслов.

Можно ли сказать, что Стравинский и был главным вдохновителем во время работы? Или были и другие источники вдохновения?

Альона: Безусловно! Вдохновением был Стравинский, его метод, его свобода. Он легко соединял архаику и модернизм. И в этом нет никакого противоречия.

Сергей: Конечно, я тоже вдохновлялся Стравинским. Нельзя в музыкальном театре не идти от автора музыкального произведения. Но для меня всё-таки главным вдохновением была безумная энергия Максима. А ещё я вдохновлялся мультфильмом «Лиса и заяц» Юрия Борисовича Норштейна. Это был чёткий визуальный референс от Максима. Было перечитано и пересмотрено всё, что сделал Юрий Борисович. И, опять же, в персонажах можно разглядеть эскизы костюмов [Михаила Ларионова — прим. ред.] к премьере столетней давности.

Почему спектакль «Байка. Мавра. Поцелуй феи» должен быть поставлен именно сейчас?

Альона: Очень интересно через сто лет посмотреть, работают ли те конструкции, которые работали тогда, будоражат ли они публику, как будоражили тогда, будут ли и сейчас скандальные и неоднозначные оценки. Оказывается, в этом плане ничего не изменилось. Многие зрители, мне кажется, до сих пор, через сто лет после премьеры «Байки» и «Мавры», не вполне готовы воспринять их. Они ещё не вполне свободны. Модернизм и свобода, которые были у Стравинского сто лет назад, ещё не всеми вполне усвоены, не у всех зрителей они есть. И зрители в этом сами признавались. Я слушала в антракте, что говорят люди. Они говорили, что это нельзя понять с первого раза. Но свобода компоновки разнохарактерных фактурных вещей в этом вечере вдохновлена именно свободой Стравинского. У нас не было желания кого-то шокировать или эпатировать. Было желание соответствовать.