У вас только начало актерского пути, и сразу номинация на главную театральную премию страны. Неожиданно?
Иван: Да, неожиданно.
Алена: Абсолютно. Вообще какое-то божье провидение. Да, Вань, как думаешь?
Иван: Не знаю, видимо, заинтересовали. Но это такая работа – она сама по себе сделана круто, и ансамбль, внутри которого невозможно существовать не хорошо. Поэтому, наверное, и успех. Когда рядом с тобой такие матерые артисты, как Анастасия Светлова и Алексей Кузьмин, получается, что по-другому не может быть.
Значит, старшие коллеги помогали?
Иван: Не то что помогали. Они работают, и ты не можешь по-другому работать.
Алена: Наблюдая, учимся.
Вы оба выпускники Ярославского театрального института – школа дала ту базу, которая позволяет работать в разных режиссерских эстетиках? Подключаться к театру Марчелли – ведь это особая история.
Иван: Школа идет на протяжении всей актёрской жизни. Естественно, знакомство с профессией случилось в институте через общение с педагогами, начинающими коллегами. Я не знаю, на самом деле, что значит Ярославская школа или Школа-МХАТ или Щукинская.
Алена: Да, нам сравнить не с чем.
Иван: Но я не думаю, что Ярославская школа отличается чем-то от любой другой школы. Принцип один – освоить профессию артиста. Осваивали, осваивали, наверное, еще не освоили. Попадание в такие замечательные проекты, как «Нам не страшен серый волк», потрясающего режиссера Марчелли, с очень сильными коллегами, это и есть школа. И это опять же такой естественный момент получается, когда ты попадаешь в живую историю, ты не можешь быть не живым. В этом и крутость спектаклей Марчелли. Там и свобода полная, и, конечно же, есть и предлагаемые обстоятельства. И ты действуешь здесь и сейчас. Таким образом выстроен спектакль, что ты не можешь не здесь и сейчас.
Это видно, что у вас спектакль здесь и сейчас прорабатывается, наполняется жизнью. Как Алексей мне сказал, что он вчера в первый раз дал поцеловаться Марте и Нику.
Иван: Да, все вместе мы пережили этот поцелуй, и сами не знали, чем это может кончиться для нас. Леша мог все что угодно сделать в тот момент. Он мог бы напасть. Но он сделал то, что сделал. И что будет в следующем спектакле – тоже неизвестно.
Алена: И вообще нам повезло. Спектакль настолько живой, потому что он создан в какой-то абсолютной любви актерской и человеческой. Мы так сроднились – вот эти четыре человека, мы друг без друга уже не можем. У нас есть ритуалы встречи перед спектаклем, ритуалы прощания после спектакля. Это получилась даже не работа актерская, профессиональная, а жизнь.
Иван: И еще интересный момент. Перед выходом на площадку в этом спектакле ты не думаешь, как оно пойдет. Нет задачи – вернуть то, что было на прошлом спектакле. Прелесть в том, как оно здесь и сейчас пойдет.
Для того, чтобы войти в театр Марчелли, нужно много смелости?
Алена: Не без этого. Я этому учусь и у Евгения Жозефовича, и у артистов его, у Насти Светловой. Она вообще вдохновитель очень сильный. Мне кажется, театр Марчелли – это театр человека, прежде всего. Я не раз слышала, что Евгений Жозефович прежде всего ценит человеческие качества. А потом он свое творчество выстраивает на любви. У него такие приемы режиссерские – он тебя немножко обманывает. Он делает так, чтобы ты подумала, что ты сама это все сделала, и это тебя раскрепощает, и ты выдаешь удивительные даже для себя вещи, решения сцены. За это я его обожаю. Он абсолютно снимает все зажимы.
Вы говорите – в любви, в любви, а зритель на сцене видит страшных, калечных людей. Получается, что из любви высекается человеческий страх. Такой парадокс вас не ломает?
Алена: Меня вообще нет. Как ни странно, именно от того, что за кулисами мы насыщаемся добром, потом несем вот эту маску, такую немножко уродливую, экспрессивную, больную, больную любовь – вот это парадокс театра Марчелли. На самом деле, все в диком комфорте существуют. От этого и азартно – от того, что на сцену ты несешь очень яркие, жесткие эмоции, противоречивые, калечащие, наносящие глубокие раны. А на самом деле, все это заканчивается, и такое умиротворение, такое счастье, такой позитив, такой заряд.
Выходит, вы на сцене свои больные эмоции выбрасываете, и в жизни получается отключить что-то страшное?
Алена: Меня это, наоборот, питает. Эта работа, она меня как-то излечивает. Я бы не сказала, что я в жизни пользуюсь такими штуками. Может быть, это такой гиперболизированный эскиз, набросок человеческих чувств. Может быть, за счет этой яркости и экспрессии театра Марелли можно получить удар, шок, и благодаря этому, очищение.
Ожог. У Марчелли есть такое слово – ожог, который, наверное, и зритель должен получить и актер.
Алена: Ожог, да.
Иван: Мой персонаж Ник. Я, наверное, так бы себя не повел. Он сталкивается с тем, что ему нужно сделать карьеру, что всегда актуально, и это же, по идее, благая цель. Но здесь получается история с обходным путем. Получается так, что у него в представлении, чтобы пройти по карьерной лестнице, ему надо войти в доверие к дочери ректора, к самому ректору. Нужно войти в доверие к людям, которые уже у власти. Он уже идет, на мой взгляд, не туда. Но правила игры застроены так, как и в жизни у нас, куда не сунься, идут свои да наши. И здесь, как раз герой получает ожог от того, что пошел не по той дороге. Ты шагаешь не туда, и, естественно, тебя жизнь будет калечить. И пройдя через всю историю, которая случилась в этом доме, через стену, в которую он ударился, Ник меняется. Тут очень много вопросов, нет ответов. Я по крайне мере, так эту историю вижу.
Ты идешь достаточно рациональным путем, как мне кажется.
Иван: Да, он же, Ник, заступает человеком достаточно адекватным. Но это адекватно в обществе, в котором он живет. Это норма, когда ты пробиваешься по лестнице путями такими – брат, сват. Это не честная игра, но, тем не менее, она есть, и я думаю, это актуально и актуально будет. Изменился ли Ник после этой истории, не факт.
Мы вчера с Евгением Жозефовичем говорили о том, что все социальное составляющее пьесы – это то, что можно легко откинуть. А ты мне сейчас подробно рассказываешь как раз предлагаемые обстоятельства для своего персонажа. Получается, что актеру-то социальные моменты важны, что вы оттуда многое черпаете.
Иван: Это мир моего героя. Я не могу его отбросить. Я не играю конкретно на этом, о чем и речь, я выхожу каждый раз на площадку, я захожу каждый раз в этот дом по-новому. Но цель одна есть у моего героя – войти в доверие.
Как вам кажется, герой Олби и герой Марчелли – это в итоге разные люди?
Иван: Мы же персонажей с Марчелли не обговаривали. Были подсказки в ходе репетиций. Но, например, вся работа над персонажем Ника – это моя задача. Я делал таким, какой он мне казался по пьесе. Я не знаю, какое отличие Олби и Марчелли. В спектакле нет ни времени, ни места. В этом и прелесть, потому что, если мы зацепимся за какое-то время, то живость пропадет, будет какая-то историческая справка. А это сейчас.
Алена: Я думаю, что Марчелли больше сосредоточился на отношениях внутри семьи. На вот этой борьбе, как ни странно. Гадость, яркость, тот самый ожог, вот эти раны Марчелли умеет делать еще и смешными. Несмотря на то, что это гадко, когда люди друг друга мочат, вытаскивают не только из себя дерьмо, но еще и из пришедших к ним людей, гостей. Тут такая бесовщина и в то же время очищение.
Мне кажется, что это тоже отличительная черта театра Марчелли. У него грань, отделяющая трагическое от комического, максимально размыта. Переключение происходит по щелчку, и зритель не совсем понимает – это еще смех или уже смерть.
Алена: Я думаю, что у каждой семьи найдется какое-то похожее проявление. Другое дело, что это не так жирно, не так явно. Это уже почерк Марчелли, когда на сцене трагифарс.
Наш разговор такой глубокий о ваших героях, дал ответы на многие вопросы. Даже не нужно спрашивать, как вы себя ощущаете в театре Марчелли. Получается, Ярославль и Волковский театр абсолютно удовлетворяют амбиции молодых актеров?
Алена: Самый лучший театр! Йеху! Абсолютно. У нас очень хорошие и артисты и люди, которые помогают всему творческому процессу. Я даже не ожидала, что я обрету семью, придя в Волковский театр. Прям подарок. Да, Ванечка? Ну, это правда так. Повезло, так повезло. Не знаю, за что нам такая награда, но хорошо, класс.
Иван: Не знаю насчет дома, мне хорошо здесь, комфортно. Комфортно и уютно, но где мой дом, не знаю до сих пор.