Вы поёте во всех уникальных постановках Урал Оперы: в «Сатьяграхе», «Пассажирке», «Греческих пассионах», а теперь и Вершинина в «Трёх сёстрах» Петера Этвёша. Как попадают в такие проекты – вас назначают приказом или собирают творческие заявки?
Назначают приказом. В «Трёх сёстрах» меня сначала поставили ещё и на роль Тузенбаха, но я отказался: для неё нужен высокий лирический баритон, у нас эту партию поют тенора.
Вам нравится музыка Петера Этвёша?
Она специфическая. В моем понимании опера – это нечто другое. В «Трёх сёстрах», как и в «Сатьяграхе», значение прежде всего имеет форма, а не музыка. Только после того, как послушаешь раз пятнадцать, начинаешь понимать и слышать за этой формой что-то другое.
А как вам работалось с режиссёром Кристофером Олденом?
Очень хорошо. Он сразу знал, что делать, у него была чёткая картинка того, что должно было быть в спектакле. Но репетировал он с каждым составом отдельно, и это меня сначала насторожило: эффективнее, когда режиссёр работает сразу с несколькими составами. Можно сказать, что у Олдена получилось не два состава одного спектакля, а два разных спектакля: мизансцены похожи, но образы персонажей в разных составах разные.
Специально для вас он что-нибудь существенно менял?
Да нет, скорее всего, мне кажется, я просто попал в его представление о роли Вершинина. Хотя я изначально шёл третьим составом.
Вас не смущало ничего из того, что он просит вас делать в спектакле? У Вершинина и Маши в нём есть очень чувственная эротическая сцена.
А там на самом деле ничего такого нет: это технический момент, решенный с помощью технических приёмов. То, как эта сцена выглядит со стороны, сильно отличается от того, как она воспринимается нами изнутри, хотя вначале репетиций эта сцена воспринималась как нечто из ряда вон выходящее. Во время работы над спектаклем был случай: мы репетировали, а по театру в это время водили детскую экскурсию. И едва мы приступили к этой сцене, как в зал вошла толпа ребятишек лет десяти-двенадцати. Пришлось останавливать репетицию и выгонять их: опера, как ни крути, 18+.
Приходилось ли бороться с собой, делая что-то в постановке «Трех сестёр»?
Я бы не сказал, что преодолевал себя. Есть определенные задачи, и когда ты понимаешь, зачем они поставлены, ты просто их выполняешь. Хотя один приглашённый солист, который должен был петь Тузенбаха, после пары репетиций сказал: я этого делать не буду. А в партии Тузенбаха нет ничего такого, от чего можно было бы отказаться.
То есть у вас не было вопросов, почему ваш Вершинин, допустим, не такой, как в пьесе?
Уже на самых первых обсуждениях и разборах образов Олден описал его полностью: это такой средних лет вояка, брутальный солдафон. Можно не согласиться с таким образом, но когда ты принимаешь общую концепцию, общую картину, то дальше ты выполняешь все задачи как сами собой разумеющиеся. Например, если Ирина у нас из XIX века, она явно не будет прыгать на кровати и тому подобное, а будет вести себя как-то иначе.
А как вам сама пьеса Чехова?
Мы её читали по ролям еще до того, как познакомились с музыкой. Но каких-то ярких впечатлений от неё у меня не возникло.
То есть для вас «Три сестры» – не про екатеринбургскую жизнь?
Эта пьеса – все равно абстракция, в ней нет конкретики. И в опере я тоже не провожу параллелей с жизнью. Там фигурирует разное историческое время и поднимаются вневременные вопросы.
Вы слушаете современную оперу?
Нет. Академическую музыку я слушаю только по работе – чтобы научиться чему-нибудь. А для удовольствия – в основном рок, хотя интересуюсь любой качественно сделанной музыкой.
А как вы стали оперным певцом?
На самом деле сам не знаю. Я с детства пел в хоре мужского хорового лицея, и в конце обучения было два варианта: поступать дальше на дирижерско-хоровое или на вокальное отделение. Я выбрал вокальное. К окончанию школы постепенно что-то начало получаться, и я смог поступить в Уральскую консерваторию. Причем сначала я её закончил и только потом начал учиться петь. А заканчивал я как бас, и в театр меня взяли петь басовые партии. Но потом что-то пошло не так (смеётся), с басовым репертуаром не сложилось. В этот период мне повезло встреться с Валерием Борисовичем Гуревичем, педагогом, с которым занимаюсь до сих пор. Он-то и повел меня в баритоновый репертуар и даже давал ради эксперимента арии, написанные для тенора. И вот уже лет шесть из тех восьми, что я в театре, я пою баритоновые партии.
Вы прямо как Этторе Бастьянини – он тоже перешел в баритоны из басов.
Это вполне распространенная ситуация. У нас в труппе есть ещё два баритона помимо меня, которые были басами.
Как полноправный баритон, будете ли вы петь Онегина в новом спектакле, который в Урал Опере ставит в следующем сезоне Дмитрий Волкострелов?
Да, в приказе я стою. А что из этого получится – не знаю. Но постановку очень жду. Это будет любопытно.
Где вы учились актёрской игре?
У нас было в консерватории актёрское мастерство.
Номинально оно было у всех, но не по всем заметно так, как по вам.
Осенью я участвовал в одном хоровом концерте как ведущий, причем мне нужно было играть отца двух детей. Получился такой драматический мини-спектакль. И на этой постановке я осознал, что свои актёрские способности разработал, когда читал разными голосами сказки своему сыну, перевоплощаясь в каждого персонажа, чтобы его заинтересовать.