В вашем спектакле «Сад» нет кукол в привычном понимании, сами актёры в масках становятся подобиями кукол. Как появились маски?
Я не видел там кукол в привычном понимании. Ведь кукла – это еще «что-то», она должна нечто обозначать. И это «что-то» никак не вмещалось в спектакль. А поскольку у меня вечная война с формой, мне показалось, что я могу ее изменить. Могу воскресить и пригласить в спектакль Сару Бернар или Василия Качалова, к примеру. Либо вообще неким образом осовременить и сделать прекрасную глупость: создать еще одну «кожу», еще одну внешность. Мне показалось это забавным, я пришел к художнику, и мы начали работать.
Что дает маска актёру? Почему вам важно такое актёрское существование?
Я бы даже не называл это масками. Обычно маски – это нечто застывшее. А эти двигаются, мимируют, переворачиваются. С таким же успехом это можно назвать ростовой куклой. Они дают определенный эффект: при якобы реалистичном их поведении лицо вдруг скукоживается до невозможности в реальности, либо вообще из него выползает нечто. Актёрское существование становится шире.
Со стороны артистов не было сопротивления такому формату? Как вы работали с труппой?
Вначале было общее напряжение, никто не знал, как поведут себя «вторые оболочки». Но когда они надели уже расписанные и опарикованные лица и туловища и увидели друг друга, то все начали ржать. Мы с художником Татьяной Нерсисян тоже расслабились. Теоретически понимали, что должно сработать, а на практике, тем более с чеховским текстом, с мягкими масками, очень волновались. После этого все себя отпустили, и мы начали соединять текст, возможности масок, пластику актёров с хореографом Сашей Козиным. Актёры ловили кайф, как мне казалось.
А режиссёрская работа в этом спектакле чем-то отличалась от вашей привычной в театре кукол?
Ничем. Каждый спектакль – это поиск, это сломанная голова. Ну да, это Чехов. Я чувствую его юмор, как мне кажется, от этого приятнее вдвойне.
В одном из интервью вы называли спектакль экспериментом, для кого в первую очередь?
Я имел в виду такую форму – мы шли на риск. Как, впрочем, и всегда, не знаю к счастью или к сожалению. Мне кажется, эксперимент – это что-то более радикальное.
Вы хотели «смешную комедию» сделать, но в спектакле такой ужас сквозит инфернальный, хуже трагедии.
Я бы не сказал, что это прям ужас-ужас. Да, персонажи на вид гадливы, но в тоже время очень милые. Инфернальные, потому что мертвая кожа. Такой зомби-хоррор, прикрытый пустыми разговорами о патриотизме. Я люблю эту тему – симулякр и все с ним связанное. И на самом деле там много смешного.
С Татьяной Нерсисян как взаимодействуете, кто задает изначальный вектор визуального решения?
Все по-разному, Татьяна великолепный художник, потому очень загружена. Зачастую я прихожу с готовой концепцией и пространства, и кукол, если они нужны. У меня все равно в голове рождается картинка, а не теоритические связи, такая картинка со связями. Другое дело, что потом мы неделями сидим и пялимся в монитор. Татьяна рисует, а мы психуем из-за растущего нарратива в эскизах и начинаем заново.
А как эта пьеса у вас возникла?
На самом деле я скромничал и отметал мысль об ней. А тут предложила Любовь Васильева, директор Театра кукол Карелии. Я саркастически хмыкнул, но загрузка как-то пошла: стал узнавать про актёров, думать про текст, про интерпретации. Плюс форма – это не происходит по отдельности, только целиком.
Как этот текст с вами сейчас резонирует?
Это сложно. Резонирование неявное и связано, видимо, с прощанием надежд, с убийством инфантилизма.
Ваши спектакли часто по форме разные, вы всегда от материала идёте?
Для меня важна история. Вербальная или нет, поэтому все идет от материала. Другое дело, что материал не всякий выдержит – тонны идут в расход. Иногда интересную историю невозможно облечь в интересную форму, тогда она идет под нож. В последнее время я вижу все больше смысла в современности. В классике только один ход – интерпретация.
В спектаклях для детей вы в последнее время часто работаете с современной литературой. Вам почему это интересно как режиссёру сегодня?
Мне это дает ощущение правды. Не псевдоограждение детей от проблем, а если не способы их решения, то хотя бы проговаривание. Некоторые родители пытаются оградить своих чад от угроз, не понимая, что они неизбежны. И лучше ребенка вооружить. Мир стал гораздо грубее, чем в детстве теперешних родителей.
А хочется поработать с современной литературой или драматургией в спектаклях для взрослых?
Хочется, но там есть свои сложности. Давно хочу поставить «Чёрную коробку» Павла Пряжко, два года предлагаю многим – все стремаются. Но, к счастью, случаются удачные моменты: в Минске около месяца назад прошла премьера в независимом Центре визуальных и исполнительных искусств «АРТ Корпорейшн». Это спектакль «Стражи Тадж Махала» по пьесе Раджива Джозефа, американского драматурга, переведённого в рамках лаборатории Lark+Любимовка в 2016 году. На подходе премьера в Одессе по пьесе Роберта Аскинса «Длань господня» из той же лаборатории – это вообще одна из немногих кукольных современных пьес.