Это банальные и пафосные слова, но актуальный театр — тот, который про сегодня, про то, что творится у нас в жизни и на планете. У Кристины Матвиенко был пост про студентов, у которых она вела лекцию. Они говорили, что современный театр — жесть какая-то, не то что во времена Станиславского. Я совершенно не против Чехова, пожалуйста, можно сколько угодно его ставить, но мы же все живем сегодня, а не тогда. Зритель выбирает работы, с которыми у него есть точки соприкосновения. Есть люди, которым до сих пор нравится традиционный театр, со сценой-коробкой и зрителем в зале, и в такой форме тоже есть хорошие спектакли, которые интересно смотреть.

Актуальный театр отличается от старого концептуальностью механизма, системы. Как придумать конструкцию, чтобы в ней могли органично и непринужденно существовать перформеры? Я ненавижу, когда в театре начинают «показывать». Показушничество выглядит так, словно актер обслуживает сцену. Мне это всегда кажется крепостным театром, где есть зрители, а есть рабы, которые должны их развлекать. Просто тем, что сидит в зале, зритель говорит: «Обслуживай меня, весели».

Как ты выстраиваешь коммуникацию со зрителем?

Зрителя нужно чувствовать, чтобы понимать, будет ли ему комфортно и безопасно в этом пространстве. На первых показах «Пермского моря» мы посадили людей на трибуны вокруг бассейна, как в зрительном зале, а внизу, около воды, запретили ходить. Я почувствовал, что это не работало, зрителям хотелось встать, походить, рассмотреть, как перформеры дышат в микрофоны, а мы из этого создаем оперу. Я ее называю оперой, захотелось взять определение такого масштабного жанра.

У нас недавно вышла опера на коми-пермяцком языке «Улетают птицы», где мы тоже предоставили зрителям возможность выбора. Он идет в ботаническом саду. Мы сначала хотели застроить пространство, чтобы зритель переходил от точки к точке и при этом успевал читать либретто. Первый показ прошел ужасно, так что мы всё отменили и предоставили свободу перемещения. Каждый сам выбирает объект внимания и точку зрения. Не один раз, при покупке билета и выбора места в зале, а постоянно. На «Пермском море» теперь тоже свобода: некоторые ложатся около воды, им так комфортно, а кто-то поднимается на самый верх трибун, максимально удаляясь от бассейна. Можно выбрать форму восприятия, в которой концепт лучше всего работает для тебя.

О жанре site-specific

Пространство влияет на коммуникацию со зрителем?

Конечно, всегда. Не могу представить, что спектакль про миграцию молодых («Пермское море» — прим. ред.) идет на сцене, например, оперного театра. Очень люблю выбирать забавные, странные пространства так, чтобы можно было транслировать тему через само место. Иногда зритель это не считывает, думает, просто прикольно, что спектакль в бассейне. То есть не воспринимает пространство как метафору, как средство достижения цели.

Насколько site-specific финансово доступен для независимой театральной компании?

Он самый доступный. Много мест, куда можно просто зайти: торговому центру, например, выгодно, если к ним придет больше людей, чем обычно, или если в СМИ упомянут. При этом зрители никак не мешают работе. Многие организации согласны на бартер. Здесь нужен хороший продюсер, который сработает так, что площадка пустит к себе бесплатно, на комфортных для всех условиях.

Это упрощает гастроли, потому что нет нужды везти декорации, или усложняет, ведь в других пространствах спектакль работает иначе?

Когда команда начинает работу над site-specific, она для себя решает, хочет ли гастроли. Мы делали «Улетают птицы» с таким расчетом, что его можно показывать в любом ботаническом саду, а они есть практически во всех крупных городах. Бассейны тоже везде есть, хотя, конечно, не во всех найдется десять дорожек по 50 метров — но всё-таки и «Пермское море» нетрудно адаптировать.

А есть спектакли, которые бессмысленно вывозить, там сама почва играет. Например, в Архангельске у Сереж Че (бывш. Сергея Чехова — прим. ред.) есть спектакль «Север»: он сделан как выставка в старом морском порту, где сейчас рынок. Его можно смотреть только на местности.

О сходстве «Пермского моря» и «33 сестер»

В обоих проектах, которые вошли в этом году в программу «Маски», названия связаны с историей: одно отсылает к пьесе Чехова, второе — к исчезнувшему географическому объекту. Это совпадение или попытка выстроить связь времен?

Чтобы человек пошел на новое название, нужен хороший пиар. А мы маленькая театральная компания, у нас нет пиар-отдела, нет даже денег на пиар-инструменты. Поэтому важно, чтобы само название было спектаклем. «33 сестры» — уже спектакль. Зритель словно пытается угадать, что он увидит. Изначально мы хотели делать «Трех сестер», саму пьесу. Несколько раз перечитывали текст, обсуждали его. И поняли, что нам невозможно это сегодня ставить, неинтересно. Поэтому провели фокус-группу, попросили людей перечитать пьесу и рассказать о впечатлениях. Многие говорили, что героини все время ноют и жалуются. Мы перевели это в сегодняшний день и просто одну цифру добавили: мол, тогда было три сестры, а сегодня уже тридцать три. Это всё игра слов, игра с метафорами, со зрителем, с контекстами. Концепт, заложенный не в структуру спектакля, а в само название. У нас был проект «Я танцую, пока ты смотришь на меня». В этом есть вызов.

То же самое с «Пермским морем», хотя и не все проводят линию с пермским периодом и массовым пермским вымиранием (катастрофой в конце палеозойской эры, вследствие которой вымерло критическое количество насекомых, а также наземных и морских видов животных — прим. ред.). Многие думают, что проект так называется из-за того, что идет в бассейне. Названия как раз и трансформируют вчера в сегодня.

«Пермское море» о миграции. Три сестры мечтали переехать в Москву. Почему для тебя это важно?

В регионах это всегда самый острый вопрос. Если подойти практически к любому человеку и спросить, где бы он хотел жить, он наверняка ответит: «В Москве». Почти все местные студенты скажут, что надеются уехать из Перми. Да и я не планировал тут оставаться, думал переехать в Москву или в Санкт-Петербург. В капиталистическом обществе рыночные отношения привели к тому, что нам всё время хочется чего-то идеального, чего-то, что нас удовлетворит. Мы думаем, что хорошо там, где красиво, где много людей, где большие зарплаты. Это наша утопия.

О свободе

Можно посмотреть на миграцию как на стремление к изменениям и к возможности распоряжаться собственной жизнью?

Да, тема миграции в спектаклях превращается в тему свободы, которая может по-разному выражаться. Когда мы делаем «Я танцую, пока ты смотришь на меня», мы говорим про свободу от зажимов, про любовь к телу независимо от того, какое оно. Мы стараемся делать проекты про безопасность и внутреннее психологическое здоровье. Люди чувствуют себя комфортно только тогда, когда спокойны, свободны и в безопасности. А это возникает при осуществлении желаний, которые обычно так или иначе — желания перемен. В «Пермском море» перформеры не говорят прямо, почему хотят переехать. Мы просто задаем ребятам вопросы о комфорте, страхах, мечтах. В ответах возникает объяснение, почему они хотят мигрировать. В этом есть свобода мыслей, свобода выбора.

То есть все ваши спектакли про свободу?

Самое главное — все наши спектакли про человека, про то, как важно определиться, кто ты есть, чтобы было комфортно жить, и принять себя. Вообще в театре надо делать то, что будет соотноситься, соприкасаться с человеком. Так жить становится интереснее. И в «Пермском море», и в «33 сестрах» мне хотелось сделать ребят видимыми с точки зрения их тел, мыслей, отношения к жизни. В Перми есть проблема: в наших театрах сели старики, которые не видят молодых, словно нас вообще не существует. Это вопрос эйджизма. Мне очень хотелось сделать работу, чтобы показать: «Мы здесь, мы существуем». Поэтому и возник звук дыхания в «Пермском море». Так мы чувствуем, что мы живы. Это правда большая проблема — сделать человека видимым. Театр же для этого существует.