Вы актёр, играющий актёра… Было ли что-то необычное, особенное, когда вы готовили эту роль?
Необычным было то, что предыдущая моя работа с режиссером Олегом Рыбкиным – «Покровские ворота», где я играл Велюра – тоже артиста, мастера разговорного жанра. А если серьезно, то мне кажется, что мой герой – человек, представляющий себя актером. На самом же деле он охотник, который гонит жертв в капкан, выставленный заранее. Если помните, у Гильденстерна в финале есть фраза, обращенная к моему персонажу: «Он с первого мгновенья охотился за нами!» Сложнее всего было отвлечься от Ричарда Дрейфуса, который блистательно исполнил эту роль в кино. Хочется верить, что в нашей трактовке персонаж получился иным.
Когда вы репетировали, имели ли вы в виду роль вашего персонажа в «Гамлете»или это совершенно обособленный образ, совсем другая история?
Не связывал эту роль с шекспировским текстом. Думаю, что многие зрители, к сожалению, не помнят «Гамлета». Хотя это очень важно, потому что пьеса Стоппарда – это по большому счёту пародия, которая не может существовать без оригинала. Для актёров, кстати, роли Розенкранца и Гильденстерна – это такое актерское «западло», как в русской драматургии – «кушать подано».
Есть ли что-то общее между вами и этим персонажем?
Пожалуй, юмор, с которым Стоппард относится к ложному пафосу некоторых представителей этой профессии.
В начале спектакля ваш грим очень похож на грим Джокера из фильма «Тёмный рыцарь». Для чего это сделано?
Непростой вопрос… При внимательном рассмотрении у меня совершенна иная маска, но все говорят о Леджере. Пусть это будет мой поклон гениальному артисту. Маска – это ширма, за которой легче прятаться и проще вводить жертву в нужное состояние. К счастью, мы очень быстро отказываемся от масок и работаем «стертыми лицами».
На ваш взгляд, есть ли в спектакле политическая тема?
Режиссёр Олег Рыбкин, как правило, никогда не озвучивает свою идею. Она становится относительно понятной за несколько дней до выпуска. Но я абсолютно убежден, что он выше политиканства, конъюнктуры. Сам я об этом тоже не думал, мне было важнее, что в спектакле есть тема фатума, рока. Разумеется, после истории с Петровым и Башировым возникли и политические ассоциации, но это просто совпадение.
В некоторых сценах зрители находятся очень близко к актёрам. Вносит ли это какие-то корректировки в вашу игру?
Вообще, любая роль при зрительном зале концептуально не отличается от того, что было задумано и отрепетировано. Если говорить конкретно о спектакле «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», то реально зритель совсем не так близок, как это бывает в нашем же театре на малой сцене. Корректировку вносит наличие микрофона в первом и третьем актах. Есть возможность говорить тихо и спокойно, даже шепотом. Во втором же акте, когда зритель удален, мы вещаем открыто, во весь голос.