Алексей Нарутто

«Сеанс одновременной игры», Фестиваль «Территория» и театр «Балет Москва», Москва

Расскажи, пожалуйста, как родилась идея перформанса в твоём зале?

Это комплексная идея, в которую заложен взгляд на продажу тела. Я хотел выяснить, сколько человек готов заплатить другим за то, что на самом деле он может сделать сам и бесплатно. Отчасти в моем перформансе присутствует сатира на инфоцыганство и коучинг. В поисках смыслов люди обращаются к этому бизнесу, слушают тренеров, ловят инсайты и вдруг начинают мыслить и действовать иначе. Но с другой стороны, я понимаю, что эти практики возникают и становятся реакцией на подавление действия в мире, в котором мы живём. Тело не купишь, но жизнь устроена так, что мы постоянно покупаем образ тела, принятие своего или чужого тела, хотя оно объективно и самодостаточно.

Ты имеешь в виду индустрию красоты или что-то другое?

Я про тренинги, где говорят: «Попробуйте представить, что ваше тело наполняется любовью, и вам откроется счастье». Наше тело полно любви и без этого, а если что-то называют уродством, это просто пропаганда. Человек прекрасен всегда. Если мы посмотрим на историю искусства и культуры, увидим, что сначала всем нравились толстые, потом тонкие, потом ещё какие-то, и это — динамическая и меняющаяся вещь.  Мне было важно зайти в зону инфоцыганства, коучинга и тренинга через стенд-ап и сатиру, а в конце жест, когда я накрываю себя доской, убивает тот главный, изысканный, изящный ментальный танец, который между нами всеми происходит. Самое важное, что мы теряем, — контакт со своими особенностями, в которых неполноценность и прекрасное существуют рядом. Это есть во всех. Погружаясь в бесконечные тренинги личностного роста, мы, как мне кажется, становимся заложниками. Как сказал Оксимирон, «мы были заняты самокопанием, пока мир перекраивали частные военные компании».

Перед вами и конкретно перед тобой стояла задача взаимодействовать с посетителями зала или был шанс отгородить себя от них?

Если пересмотреть череду моих перформансов, было и так, и так. Я оставляю за собой свободу и право на то, чтобы провоцировать или не провоцировать зрителя. Были показы, когда я существовал как артист за четвёртой стеной. Петля реакций, которая ко мне шла от зрителей, возвращалась в виде молчания, и я думал: «Окей, давайте я просто вам покажу, что это может быть вот так». В этом смысле перформанс превращался в тренинг на YouTube, почему нет? Были ситуации, когда я реагировал на людей и своими движениями начинал их провоцировать. Входя в личное пространство другого человека, ты воздействуешь на него и делаешь так, чтобы он отошёл или отреагировал. Иногда это была ситуация Following – Leading, когда я что-то показывал, люди включались в игру и даже предлагали что-то своё, что изначально не было заложено в перформанс. Это тоже определённая цель перформанса. Вы можете посмотреть на него как на сатиру над журналами по саморазвитию, либо включиться в тренинг по перевороту жизни, который приведёт вас к будущему успеху.

Из чего состояли репетиции помимо заучивания текста? Над чем ты больше всего работал?

Я приносил Ане [Анна Абалихина, хореограф — прим. ред.] много идей. В итоге сначала осталась работа с бытовым движением, а потом возникла идея тренинга, который необходимо покупать. Момент, который получил одобрение Ани, — выступление в зависимости от того, сколько мне заплатят [в буклете предложен «прейскурант» на «услуги» Алексея и номер его карты — прим. ред.]. Идея в том, что донейшн заставит меня действовать. Мне было интересно изучать эту тему, но для неё требовалось больше времени, за один сеанс я бы не успел много показать. Эта идея осталась в виде формальности. Я репетировал перед коллегами, перед приглашёнными знакомыми. Это и привело к тому, что я могу существовать и за четвёртой стеной, как тренер, выживший из ума, который отрицает присутствие всех и вся, просто проводит тренинг ради тренинга, а могу быть тренером, который входит в контакт, и там уже совсем другая глубина. У первого тоже есть своя глубинность. Предлагаемые лайфхаки лежат на поверхности, мы просто со временем теряем эти знания.

Как стены музея определяют твой перформанс? И что бы изменилось, если бы действие происходило, скажем, на заводе?

Я думал, что если бы это была сцена, blackbox, простая коробка, в моём выступлении было бы больше работы в формате работы артиста за четвёртой стеной. Если бы это был завод, думаю, было бы больше взаимодействия со зрителем.  Дело в том, что картины в музее перетягивают внимание людей на себя. Зрители не могут отвлечься от произведений искусства, я по сути конкурирую с ними.

Мне кажется, самая трогательная часть твоего перформанса – это связь через мизинцы с настоящим и прошлым. Расскажи, с кем в прошлом и будущем миришься мизинцами ты сам?

По-разному. С Лёшей (смеётся). Если честно подходить к этой практике, она про принятие своего бэкграунда. Он такой, какой есть, из этого сора вырос я. 

Какими личными качествами должен обладать перформер для выполнения такого задания, как у тебя?

Открытостью, принятием и незабыванием себя. Ты можешь ошибаться, ты можешь оставаться за стеной или входить в глубокий контакт. Ты принимаешь всех зрителей такими, какие они есть. Самое главное, как мне кажется, что люди, которые сидели дома на диване и смотрели телевизор, пришли сюда, посмотрели друг другу в глаза. Это уже многое меняет.