В сказке Гауфа о
волшебнике Веттербоке, в которого вы перевоплощаетесь на сцене «Театра-театра»,
сказано буквально пару предложений. А как в спектакле? Как вы можете
охарактеризовать вашего персонажа?
Знаете,
это первый случай в моей актерской карьере, когда я не перестаю размышлять над
образом моего героя, который в спектакле появляется всего несколько раз
(зритель только во втором акте понимает, что незнакомец на сцене – отец
заколдованной девочки Греты). Я могу сказать, что эта роль меня «зацепила». Я вырос
в детдоме и поэтому никогда не знал, что это такое – иметь родителей. А в нашем
спектакле я играю отца, который практически потерял свою дочь. Удивительно, но
я даже почувствовал некую связь между собой и Веттербоком, видимо, поскольку
все время думал о его страдании, пусть и вымышленном. Когда я выхожу петь, то у
меня всегда мурашки. Например, в моей партии есть такие вокальные фразы на
форте – длинные высокие ноты, которые я для себя определил как некий
родительский «вопль».
Насколько вам близок мюзикл?
Вам как актеру и к тому же профессиональному певцу комфортно работать в этом
жанре?
Я
люблю «Театр-театр» за то, что он борется за разного зрителя прежде всего своей
репертуарной политикой. Я оцениваю себя как артиста драматического театра, но
как-то получается, что и в мюзикле меня видят. Впрочем, я всегда пел на
концертах под гитару, выступал на разных вокальных конкурсах, поэтому с музыкой
всегда на «ты». Но, честно говоря, мне не очень нравится жанр мюзикла. Я тяготею
к драме и к тому, чему учился в драматическом театре.
Вероятно, у Льва
Додина? Я знаю, что одно время вы с ним работали. Чему самому важному научил
вас знаменитый режиссёр?
Я
недолго проработал в театре Льва Абрамовича – чуть больше года. Но самоеценное, что я понял, находясь там, это
то, что всегда нужно понимать, для чего ты выходишь на сцену. Это вообще такая
«хрестоматийная» вещь, о которой говорят в институтах. Лев Абрамович считал,
что артист должен испытывать потрясение, выходя на сцену. Вот если он его
испытывает, то и зритель тоже. Додин заставлял нас думать, зачем и для чего ты
обращаешься к зрителю. Конечно, сначала это – задача режиссёра, который приглашает
нас, актеров, в какую-то свою «затею». Хотя должен сказать, что сейчас
подобного очень мало. Появилось то, что называется госзаказом – театрам нужно
выпускать определенное количество спектаклей, и многие режиссеры уже меньше
обращают внимание на их качество. Слава Богу, в «Театре-театре» такой ситуации
нет. Знаете, я очень тоскую по театру Додина. Мне кажется, у него нет «случайного»
материала. В свое время его спектакли очень часто запрещали, поэтому, как он
сам признавался, у него выработалась привычка репетировать и ставить спектакли
как в последний раз. Вот этот своего рода творческий режим мне очень близок.
В чем ваш интерес к
«второстепенным» ролям? Неужели все роли одинаково привлекательны?
Ну
да, меня немного «корежит» возможность играть эпизодические роли, поскольку мы,
актеры, часто хотим крупные. Но спектакли Бориса Мильграма – как лоскутное
одеяло. Я понимаю, что в этом «одеяле» мой лоскуток необходим и, возможно, без
него не обойтись. Тем более, в мюзикле всегда есть что спеть! (Cмеётся).
«Карлик Нос»
неоднократно экранизирован в разных странах. Если бы вам предложили сыграть
Веттербока в кино, согласились бы?
Да,
безусловно! Но все-таки я бы лучше сыграл Карлика Носа. Меня очень привлекает
этот герой: то, как он превратился в урода на глазах у людей, но сохранил
какую-то внутреннюю доброту, свет, сострадание. Вообще, этот спектакль – о
сострадании. У нас часто звучит фраза «все несчастья побеждает любовь» –
избитая, пафосная, но, тем не менее, как нельзя лучше отражает суть этой
сказки. Кто-то говорит, что труднее сыграть зло на сцене. Я сыграл уже такое
количество злодеев, что могу сказать, что «творить добро» на сцене гораздо
сложнее.
В одном из интервью вы
говорили, что вам хочется «какой-то внутренней большой работы», театр
катарсиса, чтобы была тема, которая должна тебя мучать. Было ли подобное в
вашей актерской карьере или «роли мечты» еще впереди?
Возможно,
наибольшее актерское потрясение у меня было после премьеры спектакля «Калигула».
Когда зрители считывают то, что мы задумывали и потом рассказывают нам об этом,
всегда приятно. Да, «роли мечты» у меня пока еще впереди, и я надеюсь, что
обязательно исполню их в будущем. В «Театре-театре» мы больше поем, чем играем.
Зритель у нас привык к мюзиклам, на драму ходят гораздо реже. Но думаю, что это
вопрос времени.
Волшебник Веттербок
легко снимает чары со своей дочери Мими, которая, наконец, превращается из
гусыни в девушку. А вы верите в чудеса, магию – не только в театре, но и в
жизни?
В нашем «Театре-театре» есть слоган – «театр лучше жизни». В детстве я так и
считал – мне всегда нравилась магия театра. Он меня спасал. Я убегал в него от
невыносимости той жизни, которая меня окружала. Я убежден, что театр делает
человека хоть на мгновение счастливым, дарит ему волшебство в виде
соприкосновения с искусством. Я вижу, как люди уходят со спектакля радостные,
одухотворенные, а потом пишут о своих впечатлениях и вспоминают об этом целый
месяц. Но все-таки я убежден, что не театр лучше жизни, а наоборот. И в жизни
всегда есть м