О создании спектакля
Как пришла идея поставить именно эту пьесу Аси Волошиной?
Эта идея пришла в голову Петру Шерешевскому. Он выбирал пьесу из огромного количества современной драматургии, которая бы ему понравилась, и ей оказалась «Дания тюрьма». Она произвела на него какое-то особое впечатление, и он предложил её нам. Сначала в спектакле должно было играть четыре человека – две пары, две параллельные реальности – в тюрьме и дома. Потом же Шерешевский решил делать этот спектакль, наверное, в каком-то смысле, о писательнице, о творческом начале и о том, как рождается пьеса, и вторая пара постепенно отпала. На самом деле, очень сложный был процесс, очень долгий поиск, как подойти к этой пьесе, с какой стороны. Мы долго не могли приступить к репетициям, много разговаривали, пытались, и в конце концов пришли к выводу, что нужно начинать «так».
Честно говоря, пьеса, которую показал Пётр Юрьевич, мне сначала совершенно не понравилась, потому что я не понимал, какую мысль несёт мой персонаж, какие ценности. На мой взгляд, Аня была прописана более чётко, в отличие от Мити. Митя казался мне очень сложным и непонятным персонажем. Он был мне не близок, и долгое время я никак не мог отделаться от этого ощущения, но постепенно в процессе работы я стал понимать суть и смысл этого персонажа. У меня возникли очень сильные и основательные мысли, когда я осознал в какой-то степени его монолог по поводу воли и воли: «Отнимая волю, отнимают волю. И наоборот: отнимая волю, отнимают волю. Что бы это ни значило».
На самом деле, пьеса очень интересная, и в процессе ты открываешь всё новые и новые скрытые уровни: они могут быть, как метафоричными, так и, наоборот, очень ясными, бытовыми. В тексте много аллюзий на современную реальность, и с течением времени она становится всё более и более актуальной. И именно этот современный, можно сказать, молодой взгляд, эти человеческие взаимоотношения произвели на меня наиболее сильное впечатление. Для большинства людей сила решает всё, то есть кто сильный, тот и прав, и для того, чтобы выжить, нужно быть сильным. И вот эта мысль о том, что сильный всегда заберёт себе всё, что нужно, будь то полуостров или женщина, – это черта какого-то отсталого мышления, на мой взгляд. Пьеса меня тем и подкупила, что я почувствовал, что мы сможем разговаривать немного на другом языке, по-другому мыслить и доносить эту мысль так, чтобы люди видели себя со стороны и, вглядываясь, задумывались, действительно ли всё нужно в нашем мире брать силой или можно разговаривать и договариваться. Каждый человек может быть и сильным, и слабым, и это не делает его плохим. Это делает его человеком осознанным, потому что он понимает, что он имеет право быть и таким, и таким. Это его личный выбор и право.
И ещё в этой пьесе мне очень нравится мысль о том, что мы являемся следующим звеном, следующим поколением после постсоветского, вся жизнь которых была направлена на то, чтобы выживать. Собственного говоря, мы и сейчас должны выживать, но мы это делаем немного по-другому, потому что у нас поменялись ориентиры, ценности и мировоззрение.
Была ли возможность пообщаться с ней лично при работе над спектаклем? Насколько я знаю, пьеса во многом автобиографична.
Встречи с Асей Волошиной мы не организовывали и, наверное, не было у нас такого стремления, потому что мы изначально знали, что эта пьеса автобиографична. Всё, что нужно, есть в пьесе, и мы относились к ней, как к серьёзной драматургии. Пётр Юрьевич сразу нам на это указал. Собственно говоря, именно такое отношение к материалу и помогло нам сохранить все идеи и мысли Аси Волошиной, которые она хотела донести. Ася посмотрела спектакль, и он ей очень понравился. Безусловно, приятно, когда драматургу нравится постановка по его тексту. Я не знаю, попали ли мы в точную ситуацию из её жизни или наоборот развернули её, но я уверен, что мы придали этой пьесе ещё больше глубины благодаря тем двум мирам, которые мы соединяем в одном.
Мы с Асей общались ещё и позже, и как мы отнеслись к её пьесе, так и она относится к нашему спектаклю. «Только то прекрасно, что серьёзно», как бы сказал доктор Дорн из «Чайки» А. П. Чехова.
«Театр на бумаге» – что это?
Это словосочетание произносится в контексте фразы «Пустой экзистенциальный трёп, театр на бумаге», и как раз-таки она и характеризует театр на бумаге – это разговоры, разговоры, разговоры. Например, когда я читаю монолог «Однажды в жизни я был вне тюрьмы…», я превращаюсь в текст. Это особенно видно на фотографиях, когда я стою напротив текста и букв, и они появляются на моём теле. И персонажи могут вечно так разговаривать, пока драматург пишет пьесу. Причём эти разговоры могут не сопровождаться кардинальной сменой действий, ракурсов, событий. То, что обычно преобладает в театре, не имеет смысла в театре на бумаге.
О герое
В вашем репертуаре преобладают отрицательные герои, Митя же совсем иной, непохожий ни на одну из ваших ролей. От чего отталкивались, создавая образ Мити?
Да, даже у меня в голове сложился некий стереотип, что мне больше нравятся и идут отрицательные персонажи. Какой-то лёгкий флёр присутствует постоянно, что они вдохновляют меня гораздо больше, потому что чаще всего они более действенные, многое могут себе позволить, и коридор их предлагаемых обстоятельств намного шире, чем у положительных, которые ограничены моральными понятиями, принципами. И на мой взгляд, положительные персонажи чаще всего намного более уязвимы, нежели отрицательные. Их невозможно задеть и сломать, они всего добиваются.
Мне это близко, потому что, начиная работать в театре, я всегда добивался, шёл к каким-то маленьким и большим победам шаг за шагом, и это движение задавало мне определённый тон, поддерживало стремление. Я всегда шёл, видя перед собой цель. У меня внутри сформировался сильный стержень, я это чувствую, и благодаря ему отрицательные персонажи мне легче даются. Кроме того, есть такая методика, как вытеснение. Театр — это тоже психотерапия, и, например, в жизни я не могу себе позволить то, что могут позволить себе мои отрицательные персонажи. И благодаря им я вытесняю на сцене весь тот негатив, что есть во мне, и абсолютно счастлив.
Когда Пётр Юрьевич предложил мне роль Мити, она показалась мне невероятно сложной тем, что он безволен во всех смыслах этого слова, и коридор его возможностей, о которых я говорил раньше, очень узок. В моём понимании, безвольные люди никому не интересны, но Митя интересен – он меняется, за ним интересно наблюдать. И вот парадокс – как в безволии найти энергию, силу, желание? Поначалу мне казалось это нерешимой задачей, но потом я обратил внимание на ход его мыслей, ведь если я пойму, как он думает, я смогу понять, что он переживает, что чувствует. Честно говоря, первое время мне было сложно быть настолько сломленным человеком: мать уехала за границу, отец умер, он сидит в тюрьме за наркотики, – но несмотря на это, в нём есть что-то, что заставляет нас не сопереживать ему, а понять его и его ход мыслей. Митя – это человек, который понимает и осознаёт весь ужас происходящего, но он не пойдёт на баррикаду и не будет пытаться изменить что-то. Для него жизнь – это не просто борьба и стремление к каким-то целям и задачам, это духовность и саморазвитие. И несмотря на то, что это идёт в разрез с моим ярым желанием жить и познавать мир, он открыл очень много нового для меня.
Плод воображения героини или такой же реалистичный персонаж, как и она сама – а как вы определяете для себя Митю?
Я не играю ни плод воображения, ни какую-то метафизическую историю. Конечно, во многих моментах я позволяю себе давать некоторые подсказки, позволяющие понять зрителю, что я не живой человек. Например, я не ем, не двигаю предметы, с Аней мы практически не взаимодействуем вплоть до кульминации, долгое время она даже не смотрит на меня. В целом, история довольно простая про двух людей, и я в ней играю человека с минимальным кругом предлагаемых обстоятельств – я и плод воображения героини, и её воспоминания. Более того, до конца не ясно, были эти события или ещё будут, жив я вообще или нет. Или, например, Митя вдруг видит, что про него пишут пьесу и превращается в этот текст.
Очень сложно сказать, когда Митя существует в реальном или метафизическом мире: с одной стороны, он описывает тюрьму, где находится, а с другой, вдруг оказывается в подсознании Ани. Изначально же и не было чёткого определения, где и как я существую, все эти мысли и образы возникали в процессе и складывались из деталей. Нельзя однозначно это играть. Для себя же я разворачиваю оба эти пласта, и откуда возникнет понимание, оттуда я его и беру. И я бы не стал определять Митю ни в какую из сторон, потому что это живой диалог двух людей, существующих в двух параллельных мирах, где происходят моменты молчания, изучения и поиска.
В спектакле много отсылок к произведениям прошлого (шекспировский «Гамлет», «в ожидании Годо» Сэмюэля Беккета, «постдраматический театр» Ханс-Тиса Лемана), удалось ли познакомиться с какими-то из этих текстов поближе?
Ну, «Гамлет» и «В ожидании Годо» – это те тексты, которые уже давно у меня в памяти и складывали по кирпичикам моё сознание в своё время. С «Постдраматическим театром» я начал знакомиться во время репетиций и продолжаю до сих пор. Читаю по кусочкам на каждом спектакле, пока сижу на стуле. Это же то, чем мы занимаемся, к чему хочется стремиться, и что вообще такое современный театр.
Что же касается отсылок, то «В ожидании Годо» – это абсурд, «Гамлет» – драма, и они соединяются в этом тексте. Мне бы хотелось, чтобы пьеса называлась «Под деревом, где ждали Годо», потому что наша жизнь порой кажется мне настолько абсурдной, метафоричной и метафизичной. Кроме того, и в тексте, и, соответственно, в спектакле присутствуют какие-то намёки на то, что это действие происходит в иллюзорном мире, как раз-таки под деревом, где ждали Годо. Это название сразу даёт понять, что эту пьесу нельзя воспринимать однозначно – что-то в ней есть, и различные интермедии помогают понять, что именно.
Чувства кота важнее, чем чувства человека?
Очень хорошая фраза, определяющая во многом! Когда я читал пьесу первый раз, она произвела на меня такое сильное впечатление, что я решил перечитать её ещё раз только ради этой фразы. Важнее ли чувства кота, чем чувства человека? Мне кажется, да, потому что кот живёт с человеком всю жизнь, а человек с котом лишь часть жизни.
Вообще, если говорить об этой фразе в целом, то она является одним из ключиков к этой пьесе. Ну, по крайней мере, для меня. Она помогла мне понять персонажа, осознать что-то. Мы ведь никогда не знаем, что чувствует другой человек, пока с ним не пообщаемся. И в этом контексте такие люди, как Аня и Митя, – чувствующие, эмпатичные, очень живые, – попадают в ситуацию, которая кардинально выбивает их из привычной жизни, будь то какие-то глобальные вещи или бытовые. Эти чувства, словно оголённые нервы, ими хочется поделиться, и Митя делает это очень аккуратно, чтобы не спугнуть Аню.
Почему спектакль должен быть поставлен именно сейчас?
Это очень актуальная история для современного человека. Люди должны научиться общаться друг с другом, а не брать всё, что им хочется, бессмысленно нарушая правила и законы. Эта пьеса про XXI век – век мышления и чувствования. Мы обязаны научиться чувствовать друг друга, заботиться об окружающих, не идя по головам и не набивая карманы. Сейчас мир имеет тенденцию к изменению, и мы должны начать меняться вместе с ним. И дело даже не в толерантности или сортировке мусора, хотя это тоже имеет значение, а в умении понимать и слышать друг друга.
«Дания тюрьма» – это текст от человека и для людей, которые ещё пока не пришли к той мысли, о которой я говорил ранее. Ведь есть же намного важнее ценности, чем сила и власть, те же саморазвитие, эмпатия и любовь, и это не просто слова. Эта идея должна быть на всех уровнях, начиная от политического и заканчивая бытовым. Умение чувствовать и находить общий язык с любыми людьми, и то, насколько это трудно, особенно людям постсоветского пространства – вот о чём пьеса, и почему она должна быть поставлена именно сейчас.