Вы как-то говорили, что художник должен быть постоянно недоволен собой, чтобы развиваться дальше. А в «Зулейхе» вы чем-то недовольны?
Это я очень давно, по-моему, говорил. Естественно, недоволен. Но это наши взаимоотношения, меня и спектакля, о которых я не рассказываю. Есть много интимного.
Может, есть что-то, над чем хочется дальше работать, в следующих спектаклях?
Да, конечно, в следующем спектакле учитывается то, что в прошлом чуть-чуть не дотянули, не получилось. Результат же не всегда прогнозируем. Иногда вроде бы всё сделано, чтобы получилась сцена, но она не выходит. А иногда наоборот – она сама рождается. Но быть недовольным – тут имеется в виду ещё и не просто результат, выпущенный спектакль. Надо вообще самому не успокаиваться. То есть, чтобы состояние ученика не покидало, сохранялось состояние ноль, когда ты можешь впитывать новое, учиться, говорить. Когда помнишь, что ничего не знаешь. А если думаешь, что уже достиг чего-то, или, хуже, «я мэтр», то всё, капец.
Ещё вы говорили, что театр для вас – инструмент познания человека. Этот спектакль для вас что-то открыл?
Да, открыл, что будущее за женщинами. Мужское управление миром всегда воинственно, порядок всегда вертикальный, с четким соподчинением. Управление всегда репрессивно. А женское – все имеет право на существование. Для меня человек – самый неопознанный объект. В этом спектакле через главную героиню, наверное, больше всего открылось. Вот есть традиционное воспитание, когда национальность с детства формируется, что так нельзя, так можно, надо подчиняться. Есть иерархия соподчинения для молодой женщины – главный в доме муж, за ним свекровь, так далее. Эта структура заложена, и она могла бы сохраниться на всю жизнь, если бы не случай, когда Зулейху увезли с раскулаченными крестьянами в Сибирь. И благодаря нечеловеческим условиями и антигуманной ситуации вдруг просыпается ответственность за собственную жизнь. Ощущение, что ты личность, что ТЫ можешь кого-то любить. А если не любится – можешь не любить. Это для мусульманской женщины того времени совсем новое. (роман Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза» описывает события, происходившие с татарским населением в 1930-е годы: одна из важных линий касается отправки крестьян в ссылку — прим. ред.)
И ещё, роман называется «Зулейха открывает глаза». На башкирском точно так же. И все, когда читают, ищут этот момент, открытие глаз. После каждый предлагает свою версию, даже споры возникают. Но многие склоняются к тому, что этот момент, когда Зулейха перестает быть «мокрой курицей» и становится сильной женщиной. А мне показалось, что «открывает глаза» — это не только про нее. Это про всех, кто прикоснулся к этой истории. Ведь не случайно же написано не «Зулейха открывает свои глаза».
Весь ваш спектакль мифологичный, образный. Но при этом неожиданно в нём появляется аллюзия на Сталина, диалоги о политике в начале второго акта. Этого, насколько я помню, в книге не было. Почему вы решили это привнести?
Когда я прочитал роман, то подумал, что это не хроника, не исторический текст, а сказка, точнее даже, миф или легенда. У нас, у башкир , всё, что наполнено смыслом, важное, древнее – это легенды. И когда мы с автором в первый раз встретились и разговаривали, то неожиданно Гузель Яхина тоже сказала: «Я писала сказку о страшной стране». Образ Сталина здесь не часть хроники, не конкретный персонаж. Это образ из переданной через поколения суфийской легенды, что рассказывает Зулейха. Она рассказывает сыну Юсуфу о том, как общество птиц после того, как у них не получилось найти общий язык и все перессорились, приходит к мнению, что должна быть одна птица, которая наделена властью убивать или миловать. Они ищут эту Шах-птицу, проходят много этапов, и это очень похоже на то, что происходит с настоящими ссыльными. А когда они дошли до вершины, где должна была быть эта птица, оказалось, что её нет, это только сказание. Что тот, кто должен брать на себя огромнейшую власть – это они сами, каждый сам по себе. И условный Сталин – это и есть та птица, миф, который мы сами себе придумали. У нас же в спектакле это Кузнец, который постепенно перерождается. Мы говорим о переложении ответственности за себя на что-то, чему можно поклоняться и даже терпеть то, что он может делать. И сейчас, когда я слышу о нужности нашему обществу Сталина, особенно от старшего поколения мне кажется, что это «стокгольмский синдром».
Ещё момент, про который интересно было бы узнать поподробнее. У вас получается, что Муртаза (муж Зулейхи — прим. ред) после смерти оказывается с дочерями. Но по книге же он довольно отрицательный персонаж. К примеру, в спектакле отсутствует эпизод, когда он в бане избивает и пытается изнасиловать Зулейху. А вы ему рай даёте, получается.
У Яхиной написано, что Муртаза деспотичен по отношению к своей жене, но мне показалось, что только эту краску показывать банально и понятно. А вот его собственную боль… Он же воспитан матерью, ему повезло, что мать всё, что у неё было, отдавала ему. В голодные годы, когда братья умерли, спасла его одного. В то время, конечно же, домострой был. У нас в театре взрослые актёры рассказывали, что они видели в детстве, как висит на особом гвоздике плетка для жены. Специальная, ей нельзя скот гонять. Ну вот так раньше было.
Просто как-то неожиданно, что он с дочерями вместе.
А на том свете же все хорошие. Он здесь злится , что жена только дочерей рожает, а там он в них души не чает… Мать столетняя, которая ревнует его. Он же даже женился из-за неё очень поздно. Великовозрастное дитя, в общем. Такое ощущение, что он женщин боится. Выбрал эту маленькую хрупкую Зулейху в невесты, привел её в дом, а мать не приняла. Мне кажется, она вообще никого не приняла бы, потому что у неё с сыном какие-то эдиповы отношения. Это всё даёт его действиям какую-то особую окраску. Мне кажется, он в первую очередь срывается на Зулейхе за свои комплексы.
Просто у нас – у башкир, у татар – есть такое поверье, что мёртвые тоже живут параллельно с живыми, что они всегда где-то рядом. Всё время есть ответственность, когда ты что-то делаешь, и кажется, что из живых никто об этом не узнает, ты всё равно знаешь, что рядом стоит твой прародитель и видит. Иногда это не позволяет сделать что-то плохое. Поэтому мы решили, что и муж, и дочери – они всегда с Зулейхой.
Кстати, в дочерях Зулейхи нет рифмы с шекспировскими образами?
Да, они получились такие, полуведьмы из «Макбета». В романе четыре девочки, но мы три сделали, хотелось параллель провести.
Детей Зулейхи играют их сверстники. Как вы работаете с маленькими актёрами?
Девочки-артистки учатся в театральной студии. У нас в Уфе есть студия Константина Хабенского, он её открывал и дал своё имя. Сейчас она самостоятельно развивается, девчонки оттуда. Про мальчика, который играет Юсуфа, могу сказать, что он у нас особенный, не похож на сверстников. Я имею в виду физическое развитие. Но он с удовольствием репетировал и играет сейчас в спектакле. Даже мама говорила, что учителя отметили, что он очень сильно изменился. Был замкнутый, неконтактный, а сейчас очень социально активный, организовывает сам какие-то кружки.
У вас двуязычный спектакль, персонажи говорят то на русском, то на башкирском. А по какому принципу выбиралось, где какой язык использовать?
В начале, естественно, мы всё перевели на башкирский. У нас в Уфе есть Русский академический театр, где играют все спектакли на русском. А наш театр Башкирский. Некоторые спрашивают – у вас же актёры могут говорить по-русски, почему вы на русском не играете? Я думаю, этого делать нельзя. Потому что сопутствующая задача нашего театра – сохранение башкирского языка, который сейчас стал малочисленным. Но, когда мы репетировали некоторые сцены, то поняли, что на башкирском они звучат не совсем так. Допустим, Кузнец кричит: «Хером своим будешь пахать!» Мы и так переводили, и так, но нет по-башкирски выражения «хером пахать». Ещё все приказы, которые зачитываются, невольно смягчались на слух. Башкирский язык – мелодичный, он как будто поёт, согласные с гласными всегда чередуются. А нужная брутальная жестокость не получается, поэтому мы какие-то сцены на русском сделали. Потом ещё очень важно было передать то ощущение, когда ты не совсем понимаешь, что тебе говорят. Ведь Зулейха вначале не знает русского. Вот передать это ощущение, конечно, оказалось самым сложным, потому что в идеале бы надо взять башкирскую актрису и ставить спектакль в русском театре.
Вы, рассказывая про «Джут» (спектакль Башкирской драмы, вошёл в Лонг-лист премии ЗМ за сезон 2015-2016 — прим. ред.), говорили, что специально подбирали актёров, которых личное что-то связывает с голодомором. А тут что-нибудь подобное учитывалось?
Допустим, Ильдар Гумеров, который художника Иконникова играет – он сам по первому образованию художник и в советское время в армии тоже чуть в лагерь не попал. А отец его был репрессирован и потом расстрелян. У многих актёров есть в роду раскулаченные и сосланные в Сибирь. Многие знают по рассказам родителей, что это такое.
Не знаю, может, не очень корректный вопрос… А вы видели «Губернатора» Андрея Могучего? (в «Зулейхе» и «Губернаторе» есть схожие сцены с прыгающими артистами — прим. ред.)
«Губернатора» я посмотрел, когда в Уфе была трансляция в кинотеатре, Маска-онлайн, вроде. Но это было после нашей премьеры. И увидел, как там гимназистки прыгают через скакалки!.. А мы-то уже выпустились! У нас не скакалки, но так же прыгают через арканы. Потом тоже об этом думал, даже у одного критика спрашивал — может убрать? Но мне сказали, что всё нормально.
А на самом деле знаете, откуда это я взял? Это Ян Фабр, «Гора Олимп». Там есть цепи железные, перформеры говорят какой-то текст, а потом долго прыгают и прыгают. Я тоже хотел, чтобы рубка переселенцами леса выглядела так. Но взрослые актеры принесли мне справки из поликлиник, где было написано, что им прыгать нельзя, что они это и так великолепно сыграют. И в результате прыгала молодежь. А у Фабра артисты реально падают без сил, он же очень физиологичен.
Дальше, насколько я понимаю, вы собираетесь делать «Гамлета». Алексей Вадимович Бартошевич говорит, что бывает время для «Гамлета», а бывает не для него. Как думаете, почему сейчас опять начали ставить?
Да, кстати. Якуты привезут спектакль Сергея Потапова (имеется в виду спектакль «Мой друг Гамлет» — прим. ред.), «Sociopath» Андрея Прикотенко (спектакль театра «Старый дом», также входит в программу ЗМ — прим. ред.) тоже по мотивам «Гамлета». У меня же совпало несколько обстоятельств. Во-первых, я, как и все молодые режиссеры, мечтал поработать с этим текстом. Но время шло, а никак не получалось, нужно было ставить башкирскую драматургию. И вот неожиданно год назад руководитель предложил к столетию театра поставить «Гамлета» на башкирском языке, и я согласился. «Гамлета» на башкирском вообще нет, будет специально под спектакль делаться перевод.