Мне известно, что каждый актёр в постановке сам выбирал себе персонажа. Почему именно Яков Друскин?
Сложно сказать. Мы выбирали куски из текстов «Разговоры» Липавского, сборника «Сборище друзей, оставленных судьбою» и других, где были произведения и дневниковые записи Липавского, Введенского, Олейникова, Друскина, Хармса, Заболоцкого. Я выбирала разные куски, которые мне понравились, получилось, что больше всего текстов именно Якова Семёновича. Борис Дмитриевич тоже рекомендовал определённые вещи.
Может быть, это связано с мировосприятием. Не могу сказать, что я могу приблизиться по пониманию мира к Якову Друскину, это в принципе невозможно. Но этим людям около тридцати, как и нам сейчас. Мысли о том, что прожита половина жизни, и, может быть, это уже неудачно прожитая жизнь и мысли о смерти, о восприятии смерти – какие-то такие темы, которые поднимает Яков Семёнович в связи с тем, что он очень верующий человек. Верующий, сомневающийся и рефлексирующий. Может быть, где-то в этом есть какие-то пересечения. Но и Борису Павловичу во многом принадлежит этот выбор. Это он сказал: «Вот, присмотрись к Друскину». У меня был вариант – Николай Макарович Олейников. Это совсем другой персонаж – он более яркий, открытый, в нём много чёрного юмора, он над всеми слегка издевается.
Важно, что в «Исследовании ужаса» нет приближения к реальному человеку, скорее, есть персонаж, который мы пытались ухватить как образ мысли.
А что под этим подразумевается? Я правильно понимаю, что из-за этого и работа над ролью проходила не как обычно?
Один из способов, которые Борис Павлович предлагает:сначала ты говоришь текст, который произносит твой персонаж, и ты можешь не знать, о чём он. Ты его произносишь и в этот момент ты слышишь его и сам начинаешь понимать. Этот текст отражается от твоей природы, от зрителей в момент спектакля, от пространства. Другой вектор движения в спектакле: постепенный переход от изображения персонажа к проживанию.
Какое значение для вас как для актрисы имеет, что ваш персонаж — мужчина?
Никогда не думала в этой роли о том, чтобы специально играть мужчину, потому что задача была создать персонажа через образ мысли, озвучить мысль. В принципе, в самой этой истории и в спектакле нет мужско-женских отношений. Там есть какие-то темы, но конкретно моего героя они не задевают,не касаются, поэтому я об этом не думала.
А какие у вашего персонажа отношения с другими участниками спектакля?
Об этом можно прочитать в дневниках Якова Семёновича, он на протяжении всей своей жизни осмысляет события тридцатых годов, наряду с религиозными темами постоянно вспоминает отношения и мысли друзей. Можно сказать, что к Заболоцкому он относился сдержанно. О творчестве Введенского у него есть целое исследование, он им восхищался. Они потом ближе к восьмидесятым годам с Тамарой Липавской записали, как она читает стихи Введенского, она знала, как их правильно читать. С Даниилом Хармсом они долго дружили, жили рядом, он сохранил его рукописи. Это все известные факты. Главным его другом был Леонид Липавский, они вместе учились, были философами. Все эти люди были друг для друга миром, в котором они жили.
Насколько вам близка философия ОБЭРИУтов и в частности Липавского?
Философия очень занимательная штука. Казалось бы, неприменимая к жизни, конечно, но она может заменять жизнь. Даже Яков Друскин пишет: «Я жизнь свою промыслил, а мысль пережил». Я могу понять, в чём удовольствие этой бесконечной философии, которая никогда не приходит к окончательным выводам. В этом есть жизнь этого круга людей. Потому что именно в этой компании философия перекликается во многом с творчеством, с поэзией, потому что философия, поэзия и любое другое искусство – это один круг. Вопрос, которому недурно себя посвятить. Мне это очень интересно. Недавно нашла свои записи пятилетней давности и там было написано «Философский театр». С ужасом подумала, что не помню, чтобы такого хотела. Но я это получила.
Состоялось ли у вас именно исследование природы ужаса?
Мне кажется, что ужас – это погружение в этот объём мыслей, которые ты часто не хочешь мыслить, о чём ты не хочешь думать или, может быть, не думал никогда. И столкновение этого объёма мысли с каким-то мелкими человеческими проявлениями, которые эту мысль разрушают.
Каким образом спектакль «Исследование ужаса» повлиял на вас?
Может быть, я была такой и до этого, может, как раз я как-то искажаю этого персонажа, но мне кажется, я начинаю меланхолично брюзжать, отстраняться от мира. Хочется погрузиться в книги, людей, время, которое было до тебя.
Время и мысль постоянно ускользают. Возникает желание не цементировать их, а все время чувствовать дыхание, не забывать Липавского, Введенского, Олейникова Друскина, Хармса, Заболоцкого, а вместе с ними всех, кто жил в тридцатые годы двадцатого века, как пишет Валерий Подорога: «жить так, как будто это происходит сейчас».
Я думаю, что это очень важный спектакль для всех, кто его делал, — это большой кусок жизни. Он связан конкретно с нашей творческой группой, которая работала над проектом «Квартира.Разговоры». Это или финал нашей работы, или, наоборот, начало. Странные переплетения. Посмотрим, что будет дальше, даже интересно.